"Чужие письма" | фанфик | BlackRaspberry
Старый Бьякурен из 4 драбблов. А начиналось сие безобразие как драббл для милой  Cattea на слова красное, как вода и чужое письмо.

Название: Чужие письма
Автор: BlackRaspberry
Беты: бечено не все, но за то, что бечено - огромная благодарность  k8 и  Terra Nova. А также большое спасибо  Mister_Key за отлов некоторых вредных багов.
Пейринг: Бьякуя, Ренджи
Рейтинг: в конце-концов добрались и до NC-17.
Жанр: ангст, эротика.
Разрешение автора на размещение: получено.
Предупреждения: пафос, сантименты - всенепременно. И - если Вы увидите где-то штамп: да, автор в курсе *замерла в глубоком пардоне*

читать дальше1.
Хорошо было бы уметь плакать – как Рукия, например, - думал Ренджи, глядя на кровь, выступившую на костяшках пальцев. Еще один удар – кулак впечатывается в гравий, оставляя алый след на проросших сквозь острые камешки травинках, но ему этого мало – и скоро на руке не остается ни единого живого места, а с лица не сходит выражение сосредоточенной ярости. Вместо слез он истекает кровью, но физическая боль не приносит облегчения, потому что где-то внутри, рядом с сердцем – как раз там, где по мнению Ренджи обретается его бессмертная душа - болит в тысячу раз сильнее.
- Абараи-фукутайчо, - бесстрастный голос заставил вздрогнуть и обернуться. И давно он здесь?
- Кучики-тайчо… - почему так трудно говорить? Ренджи неловко вскочил и вытянулся, пряча руку за спину.
- Почему вы заставляете себе ждать, Абараи-фукутайчо?
- Я… - голос не желал слушаться, ломаясь и искажая простые слова, которые так трудно сказать, глядя в хорошо знакомое лицо, - Я не смогу больше приходить, Бьякуя.
Тонкая четко очерченная бровь взлетела в спокойном удивлении, недрогнувший голос осведомился:
- Что же произошло?
Абараи молчал, и ему казалось, что время то замедляется, кружась на месте, то начинает течь быстрее, рывками, как речная вода, бьющаяся и исходящая пеной между камнями. Кучики в упор рассматривал его, ожидая ответа, и Ренджи, наконец, разомкнул пересохшие губы и произнес, глядя прямо перед собой:
- Простите, капитан. Разрешите идти, я должен еще…
И осекся, услышав неожиданно мягкую просьбу:
- Покажи руку, Ренджи.
Кому, как не Абараи, знать, насколько обманчива эта мягкость, но он упорствует и, воинственно набычившись, смотрит на капитана исподлобья. Рывок, короткая отчаянная борьба завершается победой Бьякуи – еще бы, попробуй отбиться одной рукой от главы клана Кучики… Оба стоят, дышат учащенно, а на белом хаори Бьякуи угрожающе расползается темное пятно – на груди, там, куда он прижал измочаленные в лоскуты пальцы Абараи. Красное на белом.
Красиво, отстраненно подумал Ренджи, глядя на тонкие пальцы, обхватившие его кисть, покрытую запекшейся уже кровью.
Белое на красном.
- Разве тебе не говорили, что нельзя читать чужие письма? – голос Кучики прозвучал тихо и вкрадчиво, но Ренджи показалось, будто ему кричат прямо в ухо. – Или ты думал, я не замечу?
- Я хотел посмотреть… я все не мог понять – только ко мне ты относишься, как к вещи, или так было всегда. – Ренджи и сам не понял, когда начал орать.
- И как – посмотрел? – нотка усталости, которая послышалась Ренджи в его тоне, заставила вглядеться пристальнее в застывшее, словно вырезанное из белого мрамора лицо.
- Посмотрел, - наконец, согласился он с легким смешком, – Хисану ты любил. А я… просто удобная и послушная игрушка. Бьякуя, мне правда лучше уйти.
Опущенная красноволосая голова, опущенные плечи. Кучики никак не мог понять, откуда взялось смутное чувство вины и обреченности. Он оторвал от своей груди истерзанную кисть Абараи, и медленно, пачкая губы, поцеловал костяшки пальцев, прежде чем отпустить.
– Вы правы, Абараи-фукутайчо. Я не буду задерживать вас.
Откуда и зачем пришло ощущение потери, когда широкоплечий силуэт скрылся в сумерках старого сада? Почему ноет в груди, там, где по мнению Бьякуи, у него должно бы обретаться сердце?
Ты прав лишь отчасти, Ренджи. Ты очень удобная игрушка, но совсем не послушная. А я, оказывается, очень люблю свои игрушки.

2.
Кучики-тайчо - такой же собранный, холодный, равнодушный, как и раньше. Будто и не было ничего – ни встреч, ни расставания. Ренджи даже задумывался, не пригрезилось ли ему – но стоило капитану повернуть голову и глянуть мельком через плечо на своего лейтенанта, идущего следом, как снова начинало шуметь в висках и перехватывало дыхание, а перед глазами мелькали образы, от которых Абараи вскоре начинал испытывать вполне ощутимое неудобство.

Бьякуя с каменным лицом назначает встречу. Он смотрит не в глаза Ренджи, а куда-то в область желудка, и тот вдруг понимает, что Кучики зовет его к себе в поместье не для того, чтобы писать годовой отчет.
Бьякуя, серьезный и невозмутимый, выпутывает кенсейкан из волос, словно исполняет неведомый ритуал; Ренджи мог бы подумать, что он абсолютно спокоен, если бы не видел, что у тайчо едва заметно вздрагивают пальцы, а спину он держит неестественно прямо.
Бьякуя лежит на боку и смотрит через плечо – пока без смущения, скорее, оценивающе и выжидательно. Изящная округлость стройного бедра, нежный изгиб поясницы с ямочками – все это открыто жадному взгляду Ренджи. Белая кожа, черные пряди, ниспадающие на сведенные лопатки – невозможно не желать прикоснуться, и Ренджи придвигается ближе, собирает тяжелый шелк волос и отводит в сторону, чтобы поцеловать впадинку на шее. Бьякую бьет озноб, тело выходит из-под контроля и содрогается против воли хозяина, ягодицы под горячими пальцами Абараи напряжены и холодны, как лед. Деланно спокойный голос звучит слегка натянуто: «Абараи-фукутайчо, прошу вас, будьте поаккуратнее. У меня еще не было подобного опыта».
Ренджи так и не смог забыть ощущение, с которым впервые ласкал податливое тело, спеша и заставляя себя не торопиться, лихорадочно целуя и обмирая вдруг от бесконечной нежности, словно держал в руках хрупкую разноцветную бабочку, которая слабо трепыхалась, пачкая пыльцой его загрубевшие ладони.
И еще Ренджи не смог забыть губы, задыхающиеся, искаженные мукой, и голос – хриплый, чужой, произносящий рублено – так, словно Бьякуе не хватало воздуха: «По… подож… ди…». И Ренджи ждал, молясь всем известным ему богам, чтобы хватило выдержки не сорваться и не засадить на всю длину сразу.

Этот день – первый после расставания – все не кончался. Держись, приказывал себе Ренджи, стискивая зубы и пожирая глазами Кучики-тайчо, идущего на шаг впереди. Кто виноват, что одного поворота головы и этого взгляда достаточно, чтобы он пожалел о принятом решении? Но обратного пути нет. Ренджи понял многое – слишком многое, когда однажды в жарком любовном мареве подмял под себя гибкое тело и заглянул в глаза Бьякуи – влажные, потемневшие, отстраненные; он смотрел сквозь Абараи, даже когда захрипел и выгнулся в оргазме, как будто был здесь совсем один. Ренджи не обладал чрезмерно развитым воображением, но в этот момент ему показалось, будто невидимая рука схватила его сердце и выжала досуха, оставив зияющую пустоту там, где всего секунду назад билась живая мышца, с каждым ударом твердившая «Люблю, люблю…».
В тот вечер он надрался до зеленых меносов – ему казалось, что если выпить достаточно много, память уйдет, и все станет, как прежде – но даже глядя в танцующий и расплывающийся потолок, он видел страшный взгляд Кучики, устремленный сквозь него – туда, в то неизвестное измерение, где не было никого, кроме самого Кучики и безликого члена, трахающего его аристократическую задницу.
Так не могло продолжаться дальше. Так нельзя, повторял себе Абараи в такт шагам. Даже тебе. Даже со мной. Это была правда, но от такой правды хотелось завыть, потому что даже сейчас Ренджи казалось, что еще немного – и он не выдержит, схватит Кучики за плечо, развернет к себе и... Что будет дальше, Ренджи не знал – либо он растерзает Бьякую, либо падет на колени и будет униженно умолять о прощении.
Держись, Ренджи.
И те старые письма, в поисках которых он обшарил весь кабинет Кучики, были последней каплей - ни больше, ни меньше. Бьякую, который писал их – открытого, теплого, до безумия влюбленного в жену – Ренджи не знал. Для него существовал лишь Кучики-тайчо, холодный и непогрешимый, и еще любовник с невидящим взглядом, отдающийся так, будто сам себя карает за наслаждение.
Ренджи знал, что сегодня снова напьется вдрызг, и дай Ками, чтобы ему приснились кошмары, а не надменное лицо и вздрагивающие ресницы человека, который его не любит.

3.
Казалось, время застыло, как капля смолы на стволе сливового дерева. Уже неделя прошла с того вечера, когда Ренджи сказал, что больше не станет приходить. Странно, но Бьякуя до сих пор чувствовал металлический привкус крови, в которой выпачкал губы, целуя на прощание израненные пальцы своего неистового – кого? Любовника? Ему не нравилось это слово. Оно предполагало, что то, чем они занимались – это любовь. Бьякуя предпочитал думать, что его любовь – его единственная любовь – умерла много лет назад.
Но кто-то внутри возразил знакомым хрипловатым голосом: «Не знаю, чем занимался ты, тайчо, а я точно занимался любовью». Бьякуя невольно поднял глаза на Ренджи, который с мученическим видом карябал очередной отчет. На лбу, украшенном татуировками, блестели мелкие капельки пота, выступившие от чрезмерного усердия.
Вновь склоняясь над бумагами, Бьякуя в который раз за эту неделю почувствовал на себе цепкий, тяжелый взгляд, полный желания и тоски, и это принесло ему болезненное, мстительное удовлетворение.
Чего ты хотел, Ренджи? Я давал тебе себя, свое тело. Неужели этого мало?
Против воли вспомнилось выражение лица лейтенанта, когда тот стягивал с капитанского плеча легкую ткань домашнего кимоно, глядя на обнаженную кожу с восторгом и благоговением. Когда касался губами ладоней и чувствительных запястий с нежностью, которую Бьякуя не мог даже заподозрить в громкоголосом руконгайце. Бережные, уверенные движения пальцев, успокаивающий шепот, который не дал Бьякуе потерять голову от раздирающей боли и запоздалого жаркого стыда, когда он, наконец, полностью осознал, на что обрек себя.
Бьякуя не боялся физической боли и привык переносить ее, даже не поморщившись, но это обжигающее, животное ощущение было слишком интимным, слишком настоящим, чтобы от него можно было отмахнуться. Ему тогда показалось, что он вот-вот не выдержит и закричит, забьется, растеряв остатки гордости, но рядом был Ренджи, за которого можно было уцепиться, оставляя багровые кровоподтеки на смуглой коже. Ренджи с сумасшедшими глазами, мутными от желания, но тем не менее сдерживающий себя, осторожный и… надежный. Можно было полностью положиться на него, отдаться, забыться.
Чужое сердце стучит так близко, что не разобрать, не распутать рваный ритм, не разделить на свой и чужой; чужое тело тесно прижимается и заполняет, казалось, все пространство - и вокруг него, и внутри. С Хисаной все было совсем по-другому, и это необъяснимым образом избавляло Бьякую от чувства вины и от сомнений. Здесь и сейчас, всего на несколько минут, можно было все – можно не думать, не вспоминать; можно притвориться, будто все это происходит не с ним – ну неужели глава клана Кучики, надменный аристократ и один из сильнейших капитанов Готей, может стонать и извиваться, кончая под своим лейтенантом?
Так легко было убедить себя, что он поступает всего лишь разумно, приглашая Абараи прийти вечером в поместье – выпить чаю, обсудить схему тренировок для новичков, трахнуть своего капитана. Почему именно Абараи? Вот тут уже логика пасовала, не в состоянии выдать рациональный ответ, но, в конце-концов, какая разница? Что бы там ни говорили наглые болтуны, Кучики-тайчо тоже не ледяная глыба. Лейтенант смотрел на него с поистине гремучей смесью неприязни, желания превзойти и тайного обожания. Он бы ни за что не отказался от такой возможности. Идеальная игрушка. Кто же знал, что влюбленная игрушка откажется довольствоваться этой ролью?
Это было так легко – позволить ему любить себя. Но кто знал, что Абараи хватит характера признать свою любовь и отказаться от нее? И кто знал, что у самого Бьякуи не получится ни первое, ни второе.

4.
Какой смысл в том, чтобы сидеть здесь, под открытым небом? Чего ждать? Бьякуя скорее отрезал бы себе язык, чем признался кому-нибудь, что выходит каждый вечер в сад не для того, чтобы полюбоваться на звезды. Но себя-то не обманешь. Да и не было сегодня звезд – небо затянули тучи, ветер немилосердно рвал и трепал тонкое домашнее кимоно. Похоже, сегодня Абараи тоже не придет.
Бьякуя закрыл глаза, прощупывая знакомую реяцу. Это уже вошло у него в привычку, стало ежевечерним ритуалом, как будто ему не хватало лейтенанта, который целыми днями мельтешил перед глазами – смотрел с тоской, держался напряженно, избегал оставаться наедине, словно боялся не выдержать и сдаться на милость победителю. Вернуться и снова превратиться в игрушку для своего капитана, в безотказную куклу, которая, к своему несчастью, понимает, что ею всего лишь играют.
Бьякуя соскучился по своей игрушке.
В конце концов, почему бы не сказать Ренджи того, что он так хочет услышать? Почему бы не проявить снисхождение, не сделать его счастливым – пусть думает, будто Кучики не все равно, с кем заниматься сексом. И это не будет совсем уж неправдой – Кучики и в самом деле предпочитал, чтобы в его постели был именно Ренджи. Лейтенанту можно было доверять, а влюбленный Ренджи, который будет думать, что любовь взаимна – послушное орудие в умелых руках.
Огонек реяцу перед закрытыми веками разгорелся ярче. Совсем близко. Тем лучше.

Когда же все это закончится? И закончится ли? Ренджи тяжко вздохнул, обнаружив, что упирается носом в ограду поместья Кучики. Похоже, стоит ему задуматься, как ноги приносят его сюда – снова и снова, словно проверяя его решимость. Ренджи мысленно взял себя за шкирку и развернулся было, чтобы уйти от греха подальше, но оцепенел, увидев в сумерках знакомую фигуру в светлом кимоно. Бьякуя стоял и смотрел на него, молчаливый, похожий на призрака.
Ворота скрипнули, открываясь, и Ренджи с трудом подавил желание трусливо сбежать.
А потом Бьякуя сделал шаг вперед, сокращая, перечеркивая расстояние между ними, коснулся кончиками пальцев татуировки на виске лейтенанта. Ренджи стоял неподвижно, разрываясь между инстинктивным стремлением оградить себя от еще большей боли и желанием отбросить в сторону гордость и целовать, целовать бледные губы до тех пор, пока они не запросят пощады. Ну сколько можно мучить меня, Кучики-тайчо?
Но Бьякуя не убирал руку. Легкое движение, почти невесомая ласка, пальцы обвели резкую линию скул, коснулись уголка рта. Сердце пропустило удар, замерло и бешено забилось. Холодная ладонь легла на затылок, властно наклоняя, притягивая, и Ренджи понял, что пропал, потому что отказаться от этих губ, тянущихся к нему, он не смог бы даже под угрозой смерти.
Этот поцелуй не шел ни в какое сравнение с теми, что были раньше, когда Бьякуя принимал ласку – более или менее благосклонно. Теперь Бьякуя брал сам, пил его дыхание, дразняще касаясь языком чувствительной изнанки губ. Ренджи схватил его за плечи, прижимая к себе, а из горла вырвался стон, полный желания, которое он с таким трудом сдерживал эти несколько недель. Он совершенно ошалел и пошел следом за Бьякуей, не раздумывая, когда тот взял его за руку и потянул за собой к дому. Ренджи пошел бы сейчас за ним куда угодно, пусть даже за короткое счастье придется заплатить жалкими остатками своей гордости.
Темный коридор, рука в его руке, шорох седзи. «Гори оно все…» – успел подумать Ренджи, прежде чем Бьякуя с неожиданной силой толкнул его на футон, снова целуя и одновременно освобождая от одежды; а потом на промежность легла ладонь, поглаживая осторожно, но настойчиво. Ренджи рванулся было вперед, пытаясь перехватить инициативу, но Бьякуя только крепче прижал его к футону, не позволяя шевельнуться.
Да что такое? Неужели не наигрался, тайчо?
Внезапно озлившись, Ренджи впился зубами в оголенное белое плечо, словно мстя за свою тоску и унижение; последовала короткая борьба – и он с удивлением обнаружил, что лежит вниз лицом с заломленной за спину рукой, а между его ягодиц вольно гуляют пальцы, задевая чувствительное место, массируя и разминая. Ренджи ахнул, невольно сжимаясь – этого он от Кучики не ожидал. А вот когда Бьякуя отпустил его руку и продолжил делать то же самое языком, он окончательно смешался и забормотал: «Бьякуя, не надо… зачем ты…» В голове не укладывалась простая мысль – высокородный Кучики вылизывает ему задницу. Этого не может быть. Сейчас я проснусь и пойду на встречу с тайчо, думал Ренджи. И все будет как обычно – холодное приветствие, куча отчетов и попреки за неразборчивый почерк. Нужно только ущипнуть себя… Ксо! Внезапная резкая боль сзади и внутри мгновенно отрезвила его, возвращая к действительности. Бьякуя никогда раньше не… Он изогнулся, приподнял бедра, помогая, принимая глубже, пытаясь дышать ровно и размеренно. Хотя… какое к меносам размеренно – тело лучше знало, что ему нужно, и Ренджи слышал собственные вздохи и хриплое полузвериное рычание.

Бьякуе нравился такой Ренджи – приникший к полу, подставляющий зад его неровным толчкам, покорный и огрызающийся одновременно. Трахать его – все равно, что заниматься любовью с тигром. Бьякуя провел рукой по татуировкам на спине, наслаждаясь прикосновением к напряженным мышцам, и легонько прижал ногтями смуглую кожу. Ему безотчетно хотелось сделать Ренджи больно – хотя бы чуть-чуть – за то, что тот заставил его снова почувствовать себя живым. Наклонившись, почти ложась любовнику на спину, он прикусил кожу на лопатке. Глубокий рычащий стон отозвался в паху и заставил замереть на мгновение – Бьякуя не хотел, чтобы все закончилось слишком быстро. Он приподнялся и притянул Ренджи ближе, усаживая к себе на колени. Непривычная тяжесть мужского тела, опустившегося ему на бедра, внезапно вызвала собственнические чувства и желание сжать его покрепче – до боли, до хруста в костях. Обхватив Ренджи за талию одной рукой, другую он запустил в густые волосы на лобке, перебирая завитки, лаская подобравшиеся яички, и, наконец, сомкнул пальцы на основании члена, медленно двигая, доводя Ренджи до оргазма, слушая его крик. И тогда уже можно было отпустить себя и застонать в голос, выплескиваясь в судорожно сжимающееся кольцо мышц, опустошая себя до дна.

Утро – холодное и дождливое, будто тепла и не было никогда, сбившееся одеяло, пробуждение в одиночестве. Ренджи не хотелось открывать глаза, он пытался оттянуть тот момент, когда придется вернуться к реальности. Хмуро оглядевшись и пошарив вокруг, он обнаружил свои вещи и кое-как оделся. Но ускользнуть незамеченным не удалось – услышав холодное «Абараи-фукутайчо!», Ренджи застыл на пороге, жалея о том, что не может исчезнуть прямо сейчас. Сердце испуганно трепыхнулось, заныло, в груди разлилась свинцовая тяжесть.
Каким же надо было быть идиотом, чтобы надеяться, будто эта ночь, так непохожая на те, что были у них раньше, хоть что-то значит для Кучики!
– Да, Кучики-тайчо.
Медленно обернувшись, Ренджи увидел капитана, сидящего за низеньким столиком с письменными принадлежностями. Повинуясь молчаливому приказу, он подошел ближе и сел рядом, неотрывно глядя на свиток рисовой бумаги в руках у Бьякуи.
– Помните, вы упрекали меня в том, что я отношусь к вам, как к игрушке, Абараи-фукутайчо?
– Тайчо… – Ренджи почувствовал, что неудержимо краснеет.
– Вы тогда еще позволили себе рыться в моей личной переписке с женой.
– Тайчо! – Ренджи был готов провалиться сквозь землю от стыда. – Я…
Но Бьякуя оборвал его все тем же ледяным тоном:
– Я написал вам письмо. Прочтите.
Как Ренджи ни старался, пальцы его дрожали, когда он разворачивал послание, иероглифы прыгали и расплывались перед глазами. Ему пришлось прочесть несколько раз, прежде чем он смог понять, что было написано в письме.
Любит? Он меня любит…
Наверное, так чувствует себя человек, которого помиловали прямо перед казнью.

Письмо упало на пол, Абараи схватил руки капитана в свои, пытливо вглядываясь в лицо, словно хотел там рассмотреть что-то, понятное ему одному, а потом рассмеялся – хрипло и с облегчением, и склонился, лихорадочно целуя холодные ладони. Длинные спутанные пряди упали, закрывая лицо, но когда Абараи прижался лбом к коленям Бьякуи, тот мог поклясться, что на шелковой ткани остался влажный след.
Он – плакал? Ренджи плакал?
Бьякуя почувствовал, как ему внезапно перехватило горло. Поверил. Этот дурачок поверил… Сгреб в охапку, голову не поднимает, силится сдержаться, а плечи предательски вздрагивают. И накатила вдруг волна ненависти – к этому доверчивому болвану, к самому себе за бессердечие и обман, и горькое желание оттолкнуть, закричать: «Не верь мне, я тебя обманул!» Накатила и схлынула.
А потом он увидел, словно со стороны, свои собственные пальцы, гладящие склоненную голову быстро, торопливо, жадно, и услышал свой голос, искаженный и задыхающийся: «Ренджи, ну что ты, Ренджи…»
И тогда Бьякуя запоздало понял, что ошибся. Не было никакого обмана.
Не было.