Тигр во тьмеНазвание: Тигр во тьме
Автор:
MittasБета:
logastrКоллаж:
DrakonLПейринг: Себастьян Моран/Джон Уотсон, Себастьян Моран/Джим Мориарти
читать дальшеРейтинг: PG-13
Размер: 1270 слов
Жанр: Character study
ИнфоСанта: для [J]Генри, который не ел овсянки[/J] по заявке: ВВС-версия, Джон, Джим, Майкрофт, Антея.
— И там так пахнет и темно. Особенный запах. Свежатина всегда так пахнет, всюду узнаю. Вот почти как здесь, — он смеется негромко, но заразительно, закидывая голову.
— Себ, заткнись, — беззлобно говорит Джон с соседней койки, — ты бы поспал. Несешь чушь всякую.
читать дальше— А я лезу и прямо чую, что он там. И ни хрена не страшно. Темно как в жопе, я тогда брюки в клочья изодрал. Хорошие, фунтов пятнадцать. Покупал еще в Престоне. Ты мне ее отрежешь?
Переход такой неожиданный, что Джон не успевает сразу переключиться и отвечает через повисшую влажную паузу.
— Нет, не думай об этом. Все обойдется, спи.
— Вот тебе верю, — говорит Себ со смешком, — тебе верю, а прочим зверям —погожу.
Джон закатывает глаза. Обезболивающие всегда так действуют на Морана.
Себастьян Моран самый отмороженный ублюдок, которого только видел мир. Так считает сам Себастьян Моран, весь взвод Себастьяна Морана, где-то половина живых врагов (вторая половина мертва) и его единственный друг Джон Уотсон.
Себастьян Моран бегает по утрам и вечерам с рюкзаком полным камней, растирается вонючими индийскими маслами, раздевшись донага. Потом час стрельбы.
Говорят, он один из шести лучших снайперов в Европе. Сам Себастьян считает, что он лучший не только в Европе, а во всем мире.
Койка у него застлана шкурой тигра, таскает ее за собой повсюду. Она уже местами вылиняла и потеряла прежний лоск, но попробуй ему сказать об этом.
Лучше не переходить дорогу Себастьяну Морану, вот что могут сказать все, кто его знает.
Почему он позволяет тихому невысокому доктору высказывать ему в лицо все, что вздумается – полная загадка.
Может быть, потому что когда его вытащили из-под горы начинающих разлагаться трупов, он может поклясться, что помнит это, хотя должен был быть без сознания, майор Джасвелл склонился к его лицу, тронул холодными пальцами за шею и бросил отрывисто:
— Этот мертв.
И его отнесли и положили в неровный ряд, где он лежал с залепленным грязью лицом и силился что-то сказать, глядя на себя сверху в этом будничном, привычном глазу ряду мертвых тел.
А через три бесконечных минуты пришел коренастый полурослик и в стремительно сгущающейся тьме афганской ночи безошибочно выхватил его.
Пальцы Джона он запомнил на всю жизнь. Они открыли ему рот и вложили жизнь обратно – как тост с клубничным джемом.
Доктор Уотсон встал возле него на колени, задрал ему веко, принюхался по-собачьи, потом бесцеремонно отжал ему челюсть пальцами, выгреб песок изо рта и ноздрей и сказал:
— Этот дышит. Носилки сюда.
Уотсону еще не раз приходится штопать его. Моран же учит его стрелять.
— Не сгибай руку, вот так, — Себастьян становится к нему вплотную сзади и обхватывает его запястье, — давай, Джон, трахни ее.
Джон зажмуривает один глаз и весь напрягается, смешно дергает подбородком и каменеет челюстью.
Пивная банка расплывчато маячит на куче мусора.
— Давай, Джон, — шепчет Себастьян ему на ухо, — вдуй ей. Твоя рука как х…й, вдуй ей как следует.
— Себ, заткнись, — говорит Джон сквозь зубы, резко выдыхая, — и отвали, ты мне мешаешь.
— Не мешаю, — говорит Моран и ржет, — у тебя встало, да? — и нагло прижимается еще ближе. — Я все про тебя знаю, три континента. Тихоня Джон.
От выстрела Джон чуть отшатывается назад, банка подпрыгивает, а Моран издает победный вопль.
— Я еще сделаю из тебя снайпера, Уотсон!
С Джоном он пытается танцевать по пьяни. Твист и танго, и пасадобль.
Они ловят по раздолбанному приемнику музыку и танцуют — вернее Себастьян танцует, а Джон неуклюже переминается.
Себастьян постоянно учит Джона — стрелять, танцевать, пить.
Он хочет, чтобы Джон жил. Это важно, чтобы Джон жил.
С Джоном у него ничего не выходит. Джон «три континента» — безнадежный натурал.
Они мертвецки пьяны в ту ночь, и жизнь выплескивается из них адреналином и вязким семенем.
Они дрочат, полусидя на одной койке, откинувшись на холодную стенку, соприкасаясь потными висками. Себастьян замечает краем глаза, как Джон неторопливо обводит большим пальцем влажную головку, это его завораживает.
Он сам выкручивает руку налево при дрочке. Почему-то именно в этот момент к нему приходит понимание, что они разные. После оргазма он забывает об этом.
После печально известной кампании, когда он приходит в палатку из душа, то мгновенно понимает, что Джон знает.
По тому, как разведены его лопатки и смешно выставлена челюсть. Моран готов поспорить на пачку сигарет, что Джон будет его отчитывать.
Но Джон молчит. Он сидит на своей койке и читает книжку в аккуратной самодельной обложке из газеты.
— Выпить не хочешь? — спрашивает Моран, готовясь разлить из фляжки.
Джон отвечает сразу, чуть кашлянув:
— Нет, спасибо.
Джон вежливый.
— Джон… — говорит Моран.
Джон осторожно поднимает руку, повернутую к нему ладонью, и делает едва уловимый жест. Будто отталкивает его.
Стоп, говорит этот жест. Между нами теперь граница. Из плоти и крови.
Я знаю, говорит движение его руки. Что эти серые растерзанные тела — это ты. Что этот тигр во тьме — это был ты. И что Джон больше не хочет дружить с тигром.
Я просто забылся, мысленно разговаривает Моран с безответным Джоном.
Я просто забылся, что, мне нельзя забыться? Почему я должен себя контролировать все время? Это трудно, Джон!
Джон молчит.
И Себастьян выпивает один обе стопки, одну за другой, а потом садится на свою койку и тихо поглаживает рукой вытертую шкуру. Ему нужно за что-то держаться.
Пошлые шутки Себа иссякают, словно их источник пересох. Джон теперь всегда занят.
Его душит ярость. Что он о себе возомнил, Джон Уотсон? Он думает, что если он умеет возвращать жизни, то имеет право и отбирать?
Моран знает сто двадцать шесть способов отобрать жизнь. Но не знает, как вернуть Джона.
***
— Ты не такой как я, — решает Джим, вглядевшись в него.
Он знает, как тикает Моран — как часовой механизм. Вопрос, когда он остановится.
Джим никогда не дрочит. За все время их знакомства Себастьян ни разу не видел его за этим занятием. А вот Джим вечно его за этим застает. Но никогда не комментирует, только смотрит залитыми тьмой глазами и чуть улыбается.
Джим любит танцевать. Из ошметков его богатой биографии, что долетают до Морана, он точно знает только то, что Джим учился в балетной школе.
Потому что Моран там тоже когда-то учился.
Джим может сутками просидеть, согнувшись в три погибели над ноутбуком, принимая самые немыслимые позы и выжирая чудовищные дозы энергетических тоников.
А потом он улыбается, вскакивает и хватает Морана за руку.
Они не занимаются сексом, они танцуют. Моран бы согласился, но Джиму это не надо. Ни девочек, ни мальчиков.
У Джима гибкие бедра, хлесткие руки, лебединая шея, но Моран хорошо знает, что Джим Мориарти не человек. Он – черная дыра.
Морану покойно в ней как в колыбели.
Они постоянно спорят в голове у Морана: миниДжон и миниДжим. Плоть и кровь. Хлеб и вино.
Когда Джим жестом фокусника выщелкивает на экран снимок Уотсона, он не удивляется.
Джон постарел и стал еще ниже ростом, но у него так же разведены лопатки и он знакомым жестом склоняет голову набок. Себастьян задумчиво смотрит на фотографию и облизывает губы.
— Снимешь его для меня, Себа-астиан? – спрашивает Джим певуче.
Моран кивает.
Когда все заканчивается, он стоит на углу, закинув на плечо сумку с собранной винтовкой, и смотрит на то, как Джон серый от боли качается на коленях над упавшим телом.
Он знает, что смог бы его убить. Сомнений нет. Когда-то в прошлом он бы не отказался там лежать вместо Холмса, лишь бы Джон так смотрел на него. Но не теперь.
***
Удар наносится сперва в челюсть, потом по солнечному сплетению. Если вас когда-нибудь били по солнечному сплетению, вы без труда поймете, какая это неприятная боль.
— Нам с вами предстоит долгий разговор, — говорит человек в безупречном костюме.
Моран разгибается, улыбается ослепительной улыбкой и выплевывает сломанный зуб.
Война быстро и буднично раздевает тебя до костей, обнажая самую суть.
Люди думают, что они вступают в войну, но это война входит в них. С каждым глотком горячего воздуха и пядью земли вкушают они хлеб плоти и вино крови.
Вкусив их, невозможно остаться прежним.
Война вошла в Себастьяна Морана и не покинет его до самого конца.