[hyourinmaru]

23.03.2012 в 00:03

Пишет  Эгра:

Автор: Эгра.
Название: Око бури.
Фандом: Sherlock BBC.
Дисклеймер: Почти совсем не мое.
Рейтинг: NC-17.
Пейринг: Себастьян Моран/Джим Мориарти.
Жанр: romance, angst, drama, darkfic.
Предупреждение: слэш, каноничный суицид, псевдосомнительное согласие, жестокость, смерть ОП через обезглавливание. Рейтинг за это по большей части.
Размер: мини.
Описание: ...новость быстро расползется по подземным каналам, и за ним скоро придут, если сочтут его дело интересным. Моран не сомневается, что можно ждать гостей: не его дело, так он сам послужит на благо господина Мориарти.
Комментарии: Спонсор внешности полковника – Пол Андерсон, ричиевский Моран.
Статус: закончен.

Wise man said: just find your place
in the eye of the storm.
Seek the roses along the way
just beware of the thorns.

~ 4400 слов

Сирены рвут воздух; взгляд скучающего Морана скользит по синим бликам на противоположной стене. Чутье не подвело: недаром заказчик так настаивал на соседнем здании, которое сейчас оцепляют полисмены, как на замечательной позиции. Чуть меньше настойчивости – и Моран, возможно, послушался бы.
Полицейские суетятся внизу, как муравьи в развороченном муравейнике, да только толку от этого никакого: королеву уже раздавили. Пуля надежно сидит у старика между глаз – как-никак, деньги за нее заплачены. Однако Моран не собирается заканчивать отношения с предателем-заказчиком на этой радужной ноте. В какой-то степени снайпер даже благодарен ему: давно хотел завязать с этим ремеслом, но все время находилась причина отложить уход на покой до следующего раза. А теперь ничего не поделаешь, придется начинать кампанию по реализации давнего желания, появившегося, как только Моран более-менее освоился в подземельях Лондона.
Моран закидывает рюкзак на плечо, еще раз осторожно выглядывает в окно и сбегает по лестнице. Замерев в темном холле на несколько мгновений, он внимательно прислушивается к окрикам и топоту, потом выдыхает и выходит из подъезда, стреляет сигаретку у толстого рыжего полисмена, спрашивает, а что, собственно, происходит, получает в ответ раздраженное движение головы и не спеша удаляется.
Дома Моран снова закуривает, чтобы отбить неприятный привкус сигареты полицейского, садится в глубокое кресло и задумывается.
Трусливый сквалыга, конечно, будет рвать и метать, узнав, что в указанном здании нашли только нетронутый дюймовый слой пыли, дохлую крысу и ни следа взрослого мужчины со снайперской винтовкой. Моран не тешит себя мыслью, что на этом неблагодарный заказчик успокоится и забудет про непослушного киллера. Сейчас к нему действительно сложно подобраться; возможно, если подождать, его бдительность притупится, но Моран не хочет ждать – это раз, выйти на связь с Мориарти ему нужно, не только чтобы однократно воспользоваться его услугами – это два. Моран хочет хоть раз в жизни послужить хозяину, который будет ценить его и его труд. Мориарти наверняка давно знает про Морана – если верить слухам, паутина правителя криминального Лондона опутала все уровни, сферы и районы, к тому же Моран по праву считает себя заметной фигурой, да и не только он. Значит, от него требуется только правильно закинуть удочку, а там уже все будет зависеть от Мориарти.
В тот же вечер Моран выходит из дома чуть раньше, чем нужно, и делает крюк, чтобы пройти через парк. Звенящий зимний воздух словно абсорбирует дым и гарь: с одного конца аллеи четко видно, что происходит на другом. Отличное время для сигнального костра. Моран смотрит на часы и сворачивает в проулок. Липковатые ступеньки ведут вниз, к коричневой исцарапанной двери, за которой под пиво вершатся самые разнообразные по значимости судьбы.
Судя по количеству стаканов на столике, Ник сегодня пришел раньше обычного.
- Так-таки кинул? - вместо приветствия вопрошает он с фальшиво-сочувственной интонацией сплетницы, предвкушающей рассказ подруги об измене мужа.
- Сдал с потрохами. - Моран отпивает пива и морщится: от «Гиннеса» в этой бурде только цвет и облупившаяся надпись на стакане.
Их с Ником посиделки умиляют его до слез: точь-в-точь две домохозяйки, на часок вырвавшиеся из-под ярма сопливых детей, пригоревшей яичницы и грязного белья. Обсуждают они немного другие вещи, но тон и настроение беседы вполне соответствуют данной разновидности рода человеческого. Ник знает всё, всех, всех и всё может достать в прямом и переносном смысле и всегда готов помочь, чаще всего бесплатно – своеобразная форма сводничества, от положительных результатов которого Ник получает удовольствие куда большее, чем от крупных сумм денег.
Моран рассказывает Нику подробности, кое-где приукрашивая: Ник любит поужасаться коварству сильных мира сего.
- Хорошо бы поквитаться, - роняет Моран как бы между прочим, - да не могу придумать, как.
Ник хмыкает и допивает пиво. Моран доволен: заявка принята, новость быстро расползется по подземным каналам, и за ним скоро придут, если сочтут его дело интересным. Моран не сомневается, что можно ждать гостей: не его дело, так он сам послужит на благо господина Мориарти.
Всего через два дня в дверь Морана звонят. Он поспешно выключает воду, отодвигает вымытую посуду подальше от края стола, вытирает руки и идет к двери. Проходя мимо зеркала, окидывает себя взглядом: балахон скрывает все, что нужно, не скажешь, что Моран вооружен. Он быстро смотрит в глазок, распахивает дверь и отступает, впуская юношу в черном пальто поверх лимонно-желтой футболки.
Неизвестно почему Моран понимает, что это не посол, а само правительство.
Юноша застенчиво, немного виновато улыбается и хлопает черными ресницами. Моран смотрит во все глаза, стараясь не ляпнуть какую-нибудь банальщину вроде «я думал, что вы старше». Он правда думал, что Мориарти старше. Суше. Некрасивее, злее, грубее... «Грознее», - думает Моран, но уже через пару минут наблюдения отказывается от этого пункта. Юноша опасен, и оттого, что это проявляется в мелочах, заметных только наметанному глазу, еще страшнее. Война, при всех ее недостатках, сослужила Морану определенную службу – научила читать лица людей, их мимику и язык тела. В замкнутой экосистеме армейского подразделения, где лучше держать ухо востро, даже если сослуживцев связывают на первый взгляд крепкие узы окопного братства, без этого умения хорошо не поживешь. Что уж говорить про отношения с врагом, когда своим не слишком доверяешь.
Юноша тем временем подходит к столу, на котором разложены ножи Морана, которые он как раз собирался протереть, и безошибочно обращает внимание на его любимый метательный нож: обтянутая мягкой, вытертой кожей рукоять, черное матовое лезвие. Моран загадывает, надеясь непонятно на что: если он возьмется за рукоять, Моран сразу поставит на этой затее крест.
Разумеется, юноша подцепляет нож за кончик лезвия, пружинисто покачивает между пальцами, кладет нож на ребро ладони, кивает, удовлетворенный балансом.
Чем дольше Моран смотрит на Мориарти, тем сильнее ощущение, что доза веющей от него угрозы тщательно высчитана специально для Морана и скрупулезно отмерена и если бы гость захотел показаться совершенно безвредным человеком, они с Мораном сейчас пили бы чай с печеньем и обсуждали упадок нравов в современном обществе. Но юноша позволяет себе взгляд, дающий понять, что все уязвимые места крепости Морана выявлены, причем даже те, о которых он сам не знает и не узнает, если Мориарти не захочет; как будто непроизвольное движение, выдающее в нем человека, прекрасно владеющего колюще-режущим оружием, часто и с удовольствием этим талантом пользующегося; понимающую улыбку, тут же прячущуюся обратно в уголок рта, при взгляде на памятные мелочи, у совершенно безвредного человека вызывающие только тихий ужас. Примерно тогда же Моран понимает, что уже не уверен в их с Мориарти равенстве, и с каждой минутой эта уверенность все сильнее скукоживается. Единственный человек в этой комнате, способный хоть на чем-то – на чем угодно, вообще-то – поставить крест – не Моран. И это ощущение уже не спишешь на эффект неожиданности от ломающей стереотипы внешности короля преступников, хотя этот элемент наверняка занимает достойное место в схемах и планах Мориарти.
Юноша окидывает комнату взглядом на прощание и выходит в коридор. Моран идет за ним, как привязанный, ему даже кажется, что его ноги не переступают, а тащатся по полу. Юноша открывает дверь, оглядывается как будто нерешительно, кокетливо улыбается и приглашающе кивает в сторону лестничной клетки. Моран сухо сглатывает и перешагивает порог.
Легенда криминального мира и легенда армии Ее Величества мгновенно, не обменявшись ни словом, находят общий язык.
Квартира Мориарти находится через три дома от паба, в котором Моран встречался с Ником. Моран, временно утративший способность удивляться, просто принимает это за добрый знак. Квартира донельзя уютная, даже немного приторная, и в ней очень тихо. Мориарти двигается бесшумно и так ничего и не сказал, и Моран начинает подозревать, что это его вступительное испытание: для представителей их профессии жизненно важно понимать того, кто рядом, с полуслова, а лучше совсем без слов. Моран окончательно очарован Мориарти.
Эту ночь он спит на зеленом диване в гостиной, следующий день проводит наедине с мягкой тишиной, ни о чем не думая, а вечером Мориарти возвращается оттуда, где был весь день, улыбается Морану, протягивает ему его винтовку, раскладывает на столе карту Лондона и план здания и ставит маленький крестик там, где предстоит затаиться Морану. Мориарти красиво взмахивает рукой, демонстрируя условный знак, и изображает выстрел, прищурив глаз и смешно вытянув губы. Моран беззвучно смеется и кивает. Мориарти снова повторяет последовательность движений, только взмахивает другой рукой, потом приседает и тыкает пальцем в пол у самых своих ног. Моран кивает снова; Мориарти берет его за руку и выводит из квартиры.
Лежа на галерее за резными перилами в ожидании условного взмаха, Моран думает, что это хорошо, что они молчат: он может обращаться к Мориарти как к Джиму, и ему за это ничего не будет.
Джим машет рукой, требуя припугивающего выстрела, и Моран послушно нажимает на курок. Высокий чопорный господин, презрительно смотрящий на Джима, отскакивает от фонтанчика бетонной пыли, вскидывая ноги под невообразимыми углами, и внезапно лишается всей своей решимости ни в чем не уступать Джиму.
Дома довольный Джим гладит Морана по плечу и благодарно качает головой. Моран небрежно пожимает плечами, но сдержать улыбку не может.
Они не общаются на не связанные с делом темы, никуда не ходят ради удовольствия, но с каждой новой операцией все лучше понимают друг друга, каждый поданный знак, каждая выпущенная пуля сплачивают сильнее, чем годы совместных ужинов и поездок за город. Такая манера общения даже самые заурядные дела превращает в захватывающие приключения, и Моран очень жалеет, что столько времени просадил зря, исполняя дурацкие заказы дурацких нанимателей. На войне Морану не нравилось: слишком шумно, грязно и нелепо, даже снайперу. Наемным убийцей быть чуть лучше, там можно не торопиться, даже нужно сделать все чисто и аккуратно, но киллер слишком зависит от заказчика, последнее задание тому ярким примером. У Джима Моран находит то, что уже отчаялся найти – отношение к убийству как к искусству. Он не верит своему счастью, когда на осторожное указание, что в данном случае лучше взять калибр поменьше, получает не кислую рожу дворянина, тупой слуга которого осмелился переспросить приказ, а заинтересованно-вопросительный взгляд. Судя по их дальнейшим операциям, Джим усвоил каждый жест бессловесного объяснения, вырвавшегося у ошалевшего от радости Морана.
А еще это молчание все туже скручивает пружину у Морана в животе. У него нет какого-то определенного типажа, который безоговорочно нравился бы ему – вернее, не было до встречи с Джимом: теперь-то ко всем хрупким, черноволосым, черноглазым молодым людям он будет относиться не так, как ко всем остальным. Джим не может этого не чувствовать, но неудовольствия не проявляет, иногда даже позволяет себе чуть-чуть попровоцировать Морана: улыбка там, прикосновение здесь, и вот Морану уже тесно в штанах. Но хуже всего прогрессирующая навязчивая идея – услышать голос Джима. Морану нравится молчать с Джимом, он вообще не любит болтать попусту, но навязчивые идеи на то и существуют, чтобы противоречить здравому смыслу.
Моран заставляет себя в красках представлять, что с ним будет, если он осмелится пойти на поводу у своих желаний, три раза уходит из дома на ночь, когда становится совсем невтерпеж, и срывается на четвертый.
На первый взгляд крепко спящий Джим мгновенно распахивает глаза, когда его кровать предательски скрипит под Мораном, надвигающимся на него, как судьба. Он дожидается, пока Моран вдавит его в мягкий матрас, и начинает сопротивляться, старательно и тщетно. Во многих областях Морану нечего и думать о том, чтобы угнаться за Джимом, но он объективно сильнее физически. Впрочем, через пару минут выясняется, что сопротивление, похоже, ограничится кошачье-змеиным шипением и скребущими по плечам Морана ногтями, остриженными слишком коротко, чтобы причинить хоть сколько-нибудь заметный вред. Когда Моран входит в Джима – подозрительно легко, – тот обхватывает его ногами и тянет за шею вниз. Моран подсовывает руки ему под поясницу, чуть приподнимает, прижимает к себе. В таком положении не очень-то подвигаешься, но в нем определенно есть некоторая прелесть. Через несправедливо недолгое время мир – или Моран – тонет в густой вибрирующей черноте, полной оглушительного шума неясного происхождения. Моран чувствует, как вздрагивает под ним Джим, и сам начинает дрожать от благоговейного ужаса: он как будто поймал в банку бурю и не знает, хватит ли у него сил удержать ее.
Ему кажется, что он почти смог совладать с ней, когда банка взрывается острыми осколками прямо ему в лицо, засыпая глаза стеклянной крошкой и рассекая кожу, но откуда-то он знает, что нужно просто как можно крепче сжать руки.
Вместе со способностью чувствовать и двигаться приходит безысходный страх и бесполезное раскаяние. Вряд ли эта выходка сойдет Морану с рук. Он хочет слезть с Джима, который, наверно, не может ни вздохнуть, ни пикнуть под придавившим его телом, но Джим не дает ему, сильнее оплетая конечностями. Моран чувствует животом теплую липкую жидкость и думает, что, может быть, его смерть хотя бы будет быстрой и безболезненной.
Моран очень удивляется, когда просыпается утром – тому, что проснулся. Солнце лупит в окно, преломляясь в истекающих капелью сосульках. Джим лежит на животе, обняв подушку, приоткрыв чуть улыбающиеся губы. Щетина делает четче линию челюсти, волосы взъерошены, как будто наэлектризованы – эдакий черный одуванчик. Моран не может отделаться от спокойного, уверенного собственнического чувства, даже призвать на помощь отрезвляющий ужас не может.
Мое, к черту, к дьяволу, за какую угодно цену, ненадолго, на день, мое.
Затаив дыхание, он трогает Джима за плечо. Джим шевелится, открывает ясный глаз, морщит нос.
- К следующему разу отращу ногти, - грозит сонно и подползает поближе к Морану. - И заточу.
Так Моран впервые слышит голос Джима. Испытательный срок кончается.

В Лондон приходит долгожданная весна, когда Джим садится рядом с Мораном на диван и протягивает ему золотую ручку, всегда торчавшую из нагрудного кармана последнего работодателя Морана. Вернее, не ручку, а слегка напоминающий ее по форме кусочек оплавленного металла с потеками пластмассы.
- Представляешь, какой кошмар, - говорит Джим, когда Моран вытаскивает наушники из ушей и берет ручку. - Помнишь, пару месяцев назад в полицию поступила информация о готовящемся заказном убийстве одного богатого и влиятельного господина? Полиция тогда приехала к шапочному разбору, но киллера еще могли взять, он еще должен был быть на позиции, но как сквозь землю провалился, как будто его там и не было. Дело так и не раскрыли. А тут внезапно оказалось, что в тот вечер, когда того богача застрелили, он как раз ехал в обвинительную службу, чтобы выложить им на стол какие-то мерзости про какого-то другого богача. Такое удачное совпадение, - Джим восхищенно качает головой, Моран плавится тихо и быстро, как пластмасса. - Так вот, представляешь, эти мерзости все-таки всплыли, совершенно непонятно, как и откуда. Этот негодяй, конечно, ударился в бега, но тут-то судьба и восстановила баланс: его машина влетела в бензовоз с неисправными тормозами. Надо же, так неудачно бензовоз заглох именно там и именно тогда. - Джим вздыхает и откидывает голову Морану на плечо, Моран прижимается губами к лохматому виску. - Этот интриган сейчас в больнице, но там столько ожогов, что вряд ли он еще что-нибудь когда-нибудь наинтригует.
- Спасибо, - хрипло говорит Моран.
Джим фыркает.
- Я знал, что тебе понравится, ты же любишь всякие ужасы. Ну, не буду отвлекать тебя от наслаждения музыкальными жемчужинами.
Джим уходит к столу, садится за компьютер и немедленно с возмущением погружается в новостную ленту. Моран думает, что давно уже работает не потому, что Джим пообещал отомстить за него, но ему все равно очень приятно, что Джим не забыл. Не то чтобы Моран сомневался, что он сдержит слово, но все равно приятно.
Моран смотрит сквозь ресницы на Джима. Ему ужасно лень даже дышать, и он счастлив.

Джиму очень нравится играть с Мораном в нормального и психа. «Да, Себ», тихий голос, «Конечно, Себ», бледность, «Как скажешь, Себ», опущенные глаза, «Нет, Себ, вовсе нет», испуганно кривящиеся губы – с психами нужно во всем соглашаться, чтобы не выводить их из себя. Никто лучше Джима не знает, что с Мораном делает такое поведение. Самое прекрасное в этой игре то, что когда у Морана уже почти не остается сил, когда руки, пришпиливающие запястья Джима к кровати, начинают неудержимо дрожать, когда пот градом катит по спине и груди и сдерживаться получается только сверхъестественным усилием воли, Джим действительно покоряется Морану и даже позволяет это заметить.
Моран не ревнует, когда Джим возвращается от своей девочки из морга, перемазанный дешевой красной помадой. К загадочному Холмсу, про которого Джим может говорить часами с неостывающим восторгом, Моран тоже не ревнует. Он вообще не умеет сердиться на Джима – за единственным исключением: когда тот уходит туда, где опасно, без Морана, Моран бесится и лезет на стены в ожидании. Джим ведь никогда не звонит, чтобы успокоить его, хотя из этого можно было бы сделать очередную игру, которые так любит Джим.
Каждый раз, встретив, осмотрев и ощупав Джима, Моран долго и зло орет на него, ломает стулья, рвет книги, устраивает настоящий ураган, сконцентрированный в одной комнате, но никогда и пальцем не трогает Джима, спокойно сидящего в кресле и кротко улыбающегося. Иногда Морану кажется, что Джим держит его при себе только ради этих гневных выплесков, а иногда – очень редко – что он единственный, кем Джим действительно дорожит.
У Морана тяжелые пшеничные брови, обветренное, высушенное лицо, вечная настороженность в движениях. У Джима ласковые, глубокие черные глаза, нежная белая кожа, беспечность, легкость и изящество, как будто за ним не водится никаких секретов и грехов. Моран – массивный коричнево-серый варан с мощными челюстями и хвостом, Джим – юркая серебристо-зеленая ящерка с ядовитыми коготками. По крайней мере, оба из одного класса.
Когда представляется возможность в лучших традициях преступного общества привязать лично себя лично к Джиму кровью, Моран не колеблется ни минуты.
Он уже давно клюет носом, сидя на кровати, когда Джим, дерганый, ужасно сердитый, врывается в спальню. Моран встряхивается и с интересом ждет гневной тирады. Джим останавливается посреди комнаты и провозглашает, обращаясь к потолку:
- Как жить в мире, где никто никого не уважает?
- Весело? - предполагает Моран. - Интересно? Свободно?
Джим зыркает на него и снова возводит горе огромные очи. Моран ждет.
- Этот парнишка, который разносит слухи и сплетни, как крыса чуму, - говорит Джим, и Моран настораживается. - Решил, что если все проходит через него, он тут главный. - Джим бросает взгляд на Морана и обиженно выпячивает губу. - Перехватил у меня дельце, представляешь?
- А ты бы его взял?
Джим фыркает.
- Нет, но...
- Понятно, дело принципа.
Надувшись, Джим смотрит на Морана, Моран мягко улыбается. Он очень не любит, когда Джим хандрит, но сейчас он так похож на хомяка, у которого из-под носа выдернули кормушку, к которой он рвался аж с другого конца клетки, преодолевая немыслимые препятствия, что Моран не может не улыбаться. Джим и так знает, что Моран принимает все его дела ближе к сердцу, чем свои собственные. Наконец Моран хлопает рукой по матрасу рядом с собой. Ему это непонятно, но Джим всегда ждет не то чтобы разрешения – скорее приглашения присоединиться к Морану, что бы тот ни делал.
- Иди сюда, змееныш.
Шмыгая носом, Джим с готовностью забирается к Морану на кровать и требовательно прижимается сухими пухлыми губами к губам снайпера. Когда он засыпает, продолжая тихонько шмыгать носом и во сне, Моран очень медленно выбирается из кровати. Ему немного жалко Ника, но никто не стоит, никто не смеет и так далее. В конце концов, завтра у них с Джимом полгода совместной жизни, и это надо отметить. А Ник и так своим глупым зазнайством уже заработал себе долгую мучительную смерть; встреча с Мораном даже облегчит его участь, по старой дружбе Моран сделает все быстро и почти не больно. Если он поторопится, то успеет застать Ника в туалете паба за обычным вечерним ритуалом. Через заднюю дверь, вдоль стены, в туалет, едва приоткрыв дверь; зал почти пуст, но на всякий случай уходить лучше через окно.
Моран успевает как раз вовремя – Ник уже моет руки.
- Себ! - радостно начинает Ник, увидев Морана в зеркале и обернувшись, но врезавшийся в скулу кулак не дает ему продолжить.
Удар получается такой силы, что Ник, падая, поворачивается вокруг своей оси, как в мультфильмах, и сразу отрубается. Морщась, Моран подхватывает его у самого пола – лишний шум ни к чему, счастье, если приветственное восклицание, звонко отразившееся от грязноватого кафеля, не привлекло внимание последних посетителей. Джим ни за что не отказался бы от удовольствия провернуть какой-нибудь фокус с Ником, прежде чем убить его, но Моран пришел не ублажать в себе эстета, поэтому просто достает из вшитых в штанину ножен маленький мачете, берет Ника за волосы и отрубает ему голову – одним ударом, чисто, не запачкавшись. Кровь брызжет на голубую плитку пола, черная в болезненно мигающем желтом свете; свободной рукой Моран достает из кармана плотный пакет и встряхивает его. Отличная все-таки штука – мачете, думает Моран, осторожно, чтобы не заляпаться кровью, запихивая голову в пакет.
Утром, когда Джим просыпается и заканчивает со вкусом потягиваться, Моран преклоняет колено у кровати и снимает крышку с блюда. Джим быстро-быстро моргает, хихикает, притворно опасливо трогает голову пальцем; она покачивается на обрубке шеи, Джим отдергивает руку и снова хихикает.
- Очень романтично, Себ. - Приосанивается и важно кивает: - Встаньте, сэр рыцарь. Ваша доблесть не будет забыта.
Сегодня у Джима особенно ловкие пальцы и нежные губы.

Когда Джим исчезает из Лондона, не оставив Морану ничего, Моран чувствует себя преданным. Раньше это чувство сопровождалось яростью, теперь – бессильной обидой. А потом Моран обнаруживает, что вместе с Джимом исчезла футболка, которая была на Моране, когда он принес Джиму голову Ника. С этого момента Моран просто терпеливо ждет, не сомневаясь в том, что дождется.
Джим возвращается – совсем другим. Из него ушло все тепло, вся мягкость, остались только сухая злость и почти суицидальный азарт. Он предельно собран, сосредоточен на своей большой игре, и Моран со своими дурацкими развлекалочками ему вроде как и не нужен. Нет, конечно, отличный снайпер никогда лишним не будет, но кому придет в голову сидеть со снайпером в одном кресле, слишком тесном для двоих, смотреть картинки в детской книжке и ржать? Теперь все роли, все маски, все трюки и фокусы – для Шерлока, для большой игры.
Джим даже внешне изменился: повзрослел, стал грубее, проще. Пожалуй, примерно таким Моран представлял себе Мориарти до знакомства с ним. Моран не знает, чем был секс для Джима до побега, но сейчас это точно скорее просто способ снять напряжение, переключиться с мозговой деятельности на физическую. Такой Джим почти не возбуждает Морана. Моран изо всех сил пытается разглядеть под лощеной оболочкой своего лохматого, хихикающего Джима, но не может.
Когда Моран узнает о том, как Джим дискредитировал Холмса – к несчастью, слишком поздно, – ему становится страшно, первый раз за долгое время.
- Ты загнал его в угол, и теперь он ни перед чем не остановится, - говорит он и еще сильнее пугается обреченности в своем голосе, но говорить надо, этого он не объяснил бы жестами даже в пору цветения их с Джимом отношений: слишком сильно желание донести эту мысль до Джима, достучаться до него, внушить, что он не хочет оставлять Морана.
- А мне и не нужно, - улыбается Джим незнакомой улыбкой, совершенно его не красящей. - Какой смысл сталкивать камень с горы, чтобы потом пытаться его остановить?
От этой чужеродной улыбки Моран внутренне сжимается и скулит. Он собирается с силами, взрывается:
- Ты тупеешь в своей зацикленности! - и до крови прикусывает язык.
Джим медленно поднимает голову, медленно поднимает бровь, медленно вздергивает верхнюю губу, обнажая зубы. Сейчас он почти уродлив.
- Не волнуйся, окончательно отупеть не успею. Сегодня все закончится.
Моран застывает.
- Почему только сейчас говоришь?
- Потому что ты не идешь. Я тебе не доверяю.
Моран встряхивает головой.
За что?
- Что?
Заскучавший Джим пожимает плечами.
- Ты пристрастен, можешь сорваться и все испортить.
Моран сгребает Джима за воротник и грубо встряхивает:
- Сомневаешься во мне, змееныш?
Джим напрягается, прищуривается зло, поджимает губы, словно готовясь плюнуть в лицо Морану, и вдруг тоскливо вздыхает, кладет руки ему на плечи и грустно улыбается.
- Тебе виднее. Я просто хотел тебя пожалеть. Здание напротив Бартса, лестница на шестой этаж, Уотсон.
Моран отталкивает его и уходит, чтобы не распасться на слезы, сопли, сбитые от ползания по полу колени и ногти, сорванные с цепляющихся за дорогой костюм пальцев.
Пожалеть, думает Моран, лежа на животе у окна в привычной позе и глядя на Джима, сидящего у края крыши. Джим смотрит в его сторону, на его окно, и улыбается. Он не видит Морана, но все равно смотрит, и Моран благодарен ему за этот взгляд и эту улыбку, благодарен больше, чем за убийство заказчика, за игры в нормального и психа, за лихорадочный, хмельной угар вылазок и сонную утреннюю лень. Он благодарен, потому что они нехорошо расстались, потому что эта улыбка – жалость, а Морана сейчас очень, очень нужно пожалеть. Нужно отойти от края, спуститься вниз и дать Морану сделать то, что он умеет лучше всего. Нужно, если уж так неймется, вдоволь насладиться отчаянием Холмса (Моран может даже проделать пару дыр в его докторе для пущего впечатления), а потом аккуратно подвести его к краю и опять-таки дать Морану сделать свою работу.
- Пожалей меня, - одними губами шепчет Моран Джиму, приглаживающему волосы и не перестающему улыбаться.
Джим как будто все равно слышит его.
- Себ.
Наушник очень хороший: совсем не искажает голос Джима.
- Что, Джим?
- Тебе там не холодно?
- Нет, Джим.
- Славно. Теперь уже недолго.
Джим облизывает губы, Моран тоже. Самое время сказать: «Я люблю тебя», или «Спасибо за все», или «Не надо, пожалуйста, змееныш», но Моран молчит. Он уже знает, что будет дальше, поэтому ничего не говорит. Джим уходит от края крыши и из поля зрения Морана; через пару минут появляется Уотсон, и Моран прилежно берет его на прицел.
Моран не слушает, о чем говорят Джим и Холмс, но напряженно ловит сам звук голоса Джима, поэтому чуть не отключается от выстрела, длинным толстым саморезом вколоченного в мозг.
Все.
Голова звенит, как фонящая колонка, так мерзко, что Морану хочется и себе выбить мозги. Он заставляет себя подняться, медленно, чтобы не потерять равновесие, отшвыривает наушник и начинает неуверенно, нащупывая ногой каждую следующую ступеньку, спускаться.
В голове нет ничего, кроме этого оглушительного фона.
Дома мягкая тишина заползает в уши и немного смягчает его. Моран садится на диван и начинает заученными движениями разбирать винтовку, концентрируясь на тишине, убеждая себя, что совсем скоро звон отступит перед ней.
Моран не спрашивает себя, что теперь делать, – он знает. Он не сомневается, что Холмс жив: слишком просто и одновременно слишком сложно для такого, как он, пожертвовать собой ради кого-то. Значит, сначала Уотсона, потом Холмса. Джим сломил дух, а Моран уничтожит тело – их последняя идеальная комбинация. Пусть один не дождется возвращения другого, а другой умрет с мыслью об этом. Он будет думать только о своей самонадеянности и самоуверенности перед смертью, Моран об этом позаботится.
Он методично смазывает части винтовки и чувствует, как не сказанные слова распирают его изнутри до тошноты, поддерживая холодную расчетливую ненависть. На кого она обрушится потом, после того, как дело будет сделано, Моран не знает, ему это неинтересно. Скорее всего, на него самого, чувство вины оформится и сожрет его заживо, но это потом, а сейчас ему все равно. Потом придут и горечь, и боль, и обвинения, и даже ненависть, и жуткий вопрос, чем был Моран для Джима, но...
Все равно.
В голове нет ничего, кроме мягкой тишины.
Долго терпеть не приходится. При других обстоятельствах Моран удивился бы тому, как недолго продержался Холмс вдали от Уотсона, но ему по-прежнему все равно. Он сидит в машине, взятой напрокат, и наблюдает за стоящим у надгробного камня Уотсоном, пришедшей с ним пожилой леди и Холмсом, не особенно-то и скрывающимся. Если бы Уотсон был не так убит горем и осмотрелся... Хотя Моран и тогда не позволил бы ему увидеть друга. Он устраивает ствол в окне и тщательно прицеливается Уотсону в голову, время от времени проверяя, смотрит ли Холмс на своего доктора, и ожидая, когда уйдет пожилая леди.
Заминка его не раздражает.
Теперь уже недолго.