[hyourinmaru]

21.09.2014 в 23:23

Пишет  hyog:

название: "Жертва"
автор: hyog
персонажи: Ститер, Стерек, Ститерек XD Арайя, Скотт
рейтинг: R за кровь-кишки
жанр: игры с реальностью, дарк, ацтекские боги, метафизика, трэш-романтика
саммари: у Стайлза что-то треснуло и потеряло целостность, после того как все они поиграли со смертью. Ногицуне заполнил эту пустоту, и доломал то, что треснуло. А теперь вакантное место заняла очередная кровожадная сущность
коммент: мне не додали крови, кишок, перчика и кровожадных ацтекских богов - поэтому приходится додавать самому Х)) ацтекский науатль из гугла, если вдруг XD немножко ménage à trois, но в целом ститероцентрично
читать/скачать на AO3

Стайлз открывает двери быстро, как будто ждал кого-то. Очень ждал. Питер окидывает взглядом прихожую, Стайлз окидывает взглядом пустоту вокруг Питера, и вздыхает. Тяжело, гулко, нервно проводит рукой по волосам.
- Кофе? - стоит с дымящейся чашкой в руках, по всей видимости десятой или двадцатой по счету. Питер качает головой. Стайлз не спрашивает, зачем он пришел и почему, у них один небольшой секрет на двоих, и честно говоря, Питер не очень хорошо спит вот уже последние недели две. Судя по синякам под глазами Стайлза - он не спит вообще.
- У меня не очень много времени, так что, - приглашающе машет рукой, устало топает наверх.
Питер уже забыл как это - быть подростком, по уши увязшим во всяком сверхъестественном говне. А может никогда толком и не знал, потому что не был с этим всем наедине. Семья...определенно помогала.
Комната похожа на палату слегка помешанного Шерлока Холмса, если бы ему вдруг взбрело в голову заняться потусторонщиной. Питер тянет носом воздух - старый кофе от склада чашек на столе, старая бумага и пыль - от стопок файлов с нераскрытыми убийствами, свежесть - от чистой одежды, она сложена аккуратными стопками на кровати рядом с сумкой. Еще пахнет страхом, потом и бессонницей - слишком знакомые Питеру запахи. И немного безумием. Этот - самый знакомый из всех. Он терпкий с еле заметной солоноватой ноткой под языком, одновременно будто закидываешься зеленым мексиканцем и вдыхаешь ароматный дым кальяна, параллельно пытаясь перерезать себе горло и разбить кувалдой череп, чтобы перестала болеть голова.
У Стайлза очень болит голова, поэтому он делает еще глоток кофе, и передвигается по комнате медленно и осторожно, будто сквозь толщу воды. Призрак Скотта витает в воздухе еле приметным теплым запахом подогретой на солнце травы, и Питер морщится. Гребанный стыд с этим мальчишкой. Но он не сильно переживает, что проиграл в их небольшой войнушке, в той игре были уже совершенно другие ставки. Жизнь Дерека, среди прочих, все же немножко перевешивала амбиции Питера. Буквально капельку. Ладно, ему просто не оставили другого выбора. Не то чтобы он сильно расстроен, но предпочел бы развидеть. То, через что прошел Стайлз.
- Сбегаешь из дому? - аккуратно опирается о стол. Вырезки, записки и заметки на стенах вокруг складываются в удивительный, уникальный паззл. В голове Стайлза, наверное, очень громко от мыслей. По крайней мере было. Сейчас он выглядит опустошенным и тихим. Еще более дерганным. Чуть не подпрыгивает от каждого шороха и слишком громкого звука. Особо вариантов нет. Это либо колеса и нервы, либо колеса, нервы и посттравматический стресс.
- Беру отпуск от всей это потусторонней херни, - кривая ухмылка, продолжает медленно паковать сумку, повернувшись спиной к Питеру. Есть очень небольшой класс людей, которые могут спокойно поворачиваться к нему спиной. Это либо полные идиоты, либо люди, которым уже все равно. Стайлз никогда не был идиотом.
- Ты говорил с кем-нибудь?
Поворачивается, зло сверкает глазами. О, нет, он просто в ярости. Питер знает, что она не направлена на него, не прямо на него, ладно. Но жжется от этого не меньше. Питер любит сильные эмоции, главным образом потому, что сам уже давно не способен переживать...прямо так. Чтобы через край лилось, выплескивалось, бесконтрольно.
- О что это, Питер Хейл проявляет о ком-то заботу? Наверное я умер и попал в ад, - допивает кофе одним глотком и Питер почти ждет, что он швырнет чашку в стену, но Стайлз вовремя спохватывается. Чашка приземляется на стол невредимой, Стайлз трет глаза, лицо, шею. Как будто болит все - изнутри. - Я немножко не в себе, - бормочет, но не извиняется. Питер его не винит - он сыграл одну из главных ролей в том, что произошло. И в том, что случилось конкретно со Стайлзом - чуть ли не самую паршивую. Ладно, ему пришлось. Ему бы выбили мозги, если бы он отказался. Но сейчас Питер думает, а стоило ли оно того. Жизнь и волк Дерека в обмен на...что?
- Я пришел сказать спасибо, - Питер не помнит, когда в последний раз говорил кому-то эти слова без яда и литров токсинов сверху. Не помнит, когда последний раз пытался быть нормальным и адекватным, просто потому, что если ляпнуть что-то не то - человек просто взорвется. Или сломается. По-хорошему, Питер не помнит, когда ему было настолько не все равно с кем-то, кроме членов семьи.
Стайлз замирает посреди комнаты со стопкой футболок, как странная и немного нелепая статуя в стиле модерн. Вообще не двигается и, кажется, даже не дышит. Моргает тяжело несколько раз, как будто ресницы вдруг стали свинцовыми. Выдыхает, садится на кровать.
- Окей, - глухо, сглатывает, - Слышишь этот хруст? Это звук моих ломающихся стереотипов, - еще одно слабое подобие улыбки.
- Они просто не знают... - Питер замолкает от ударившего в нос запаха крови, как будто Стайлз тоже вспомнил - и призвал эти воспоминания сюда, болью, запахом и страхом.
- И не узнают, - слова резкие, тяжелые, как булыжники. Питер не понимает. Разве друзей заводят не для таких ситуаций? Чтобы утешить и поддержать, или что они там делают, когда говно попадает в вентилятор и надо как-то жить дальше. - Преумножать чужой комплекс вины - не мой стиль. Плохо для кармы.
Питер хмыкает. Мальчишка либо решил податься в святые, либо просто в ужасе. Закутан в него, как в одеяло, которое душит, давит и не дает вздохнуть полной грудью. Питер не знал, что собирается сделать, когда придет сюда. Но, кажется, теперь придумал.
- Тогда позволь хотя бы, - поднимает ладони и легонько шевелит пальцами, изображая на лице самую ехидно-соблазнительную улыбку, на которую только способен, - Сделать тебе приятно. Как умеют только оборотни.
Стайлз смешно вскидывает брови, а потом сухо, каркающе смеется, как будто отвык.
- А ты про... - хмыкает, - Что, так заметно?
- На тебя даже смотреть больно, щеночек, - он подходит медленно и осторожно, ожидая, что Стайлз отодвинется в любой момент, отдернется от руки.
- Скотт то же самое говорит. Что я - как ходячая заноза в заднице. В буквальном...смысле, - удивленно выдыхает, когда ладонь Питера ложится на затылок. Опускает голову, чтобы не видно было лица. Или просто так устал? Питер не знает, но, может быть, узнает попозже. Боль жидкой смолой течет по венам - более тягучая и колючая, чем обычно. Жаркая и...неправильная. Питеру интересно, бывает ли боль магической. Или Стайлз ранен на таких тонких уровнях, что физиология - всего лишь тень, тусклое отражение того, с чем ему приходится жить каждую секунду. От этой мысли его пальцы слегка сжимаются, волосы в пригоршне мягкие и чуть влажные после душа. Стайлз судорожно вдыхает, почти всхлипывает. Плечи напряжены, и шея, и все тело, наверное. Питер прогоняет прочь назойливую, нехорошую мысль, и легонько водит рукой по теплой макушке, как будто Стайлз - и правда щеночек, маленький волчонок, которому просто нужно почувствовать тепло. Легонько мнет и тянет за холку, путается пальцами в волосах, касается полоски голой кожи возле кромки футболки, и смоляные змейки бегут вверх по руке, все более едкие. Пульс Стайлза делает скачок, ритм убыстряется - от умирающего лаунджа к быстрому, хлесткому джазу. Питеру это нравится.
Легонько массирует виски, проходится рукой по лбу, ему либо придется опуститься, либо Стайлз...
Он поднимает лицо. Больше похож на человека, более живой, теплый. Взгляд растерянный. Рассматривает лицо Питера, как будто не может понять. Если уж говорить на чистоту, Питер и сам не очень догоняет. Зачем ему это все. Благодарность за племянничка? Ну пускай будет так.
Обнимает лицо Стайлза ладонями и он, ох вау, прикрывает глаза. Совсем мальчишка страх потерял. Питер начинает думать, что стоять вот так, поглаживая большим пальцем родинку на щеке, можно вечно. Питер начинает думать, что у него тоже поехала крыша, после всего этого.
- И надолго ты...в отпуск? - говорит, лишь бы что-то говорить. Заполненная чужим сердцебиением тишина становится невыносимой.
- Не знаю, - врет.
- А куда? - Питер подавляет смешок.
- Еще не решил, - врет опять.
- Ты в курсе, что у меня встроенный детектор лжи? - на этот раз ухмыляется.
- Ага.
- И?
- Мне все равно, - и да, на этот раз не врет.
Питер долго рассматривает сухие, обветренные губы. Наклоняется чуть ниже, совсем чуть-чуть. Явно недостаточно. Выдыхает горячо почти у самого рта.
- И сейчас все равно? - бормочет низко, хитрая ухмылка на лице.
Столько удивления в глазах Стайлза. Как после всего этого он еще может так удивляться - искренне, просто и открыто, Питер без понятия. Может это возрастное. Может, он просто такой.
Хмурится, отстраняется от рук Питера, качает головой.
- По-моему, нам всем пора переехать жить в Эхо. Там ничего так, кровати удобные, с наручниками.
Питер тянет носом воздух. Это похоже на...смущение. Приятный запах.
- О ну если тебе нравятся такого рода игрушки...
Стайлз криво, но улыбается. Да, пожалуй оно того стоило.
- Извращенец. Найди себе кого-нибудь своего возраста, дядя Питер, - издевательски выделяет это "дядя", как будто Питеру лет семьдесят, не меньше. Но это все равно лучше, чем ничего. И уж тем более лучше, чем "все равно".
Они молчат некоторое время, и Питер понимает, что ему пора.
- Что мне сказать, когда они будут спрашивать?
Фыркает в ответ.
- Они не будут. Я отправлю сообщения.
- Они же упоротые, эти твои...друзья.
- К тому моменту я уже буду далеко, - поднимается, опять начинает складывать вещи в сумку. Питеру не остается ничего, кроме как развернуться и уйти. Голос Стайлза догоняет его уже за порогом.
- Как он? - тихо, и как бы нехотя. Короткая вспышка злости и обиды. Питер облизывается.
- Цветет и пахнет, - заставляет голос звучать максимально верибельно. Мальчику не нужно знать, что у племянника тоже немного едет крыша.
- Хорошо, - вздыхает, - Это хорошо.
Когда Питер возвращается в лофт, у него раскалывается голова, зудит все тело и кончики пальцев покалывает, будто его хорошенько приложило электричеством. Дерек сидит там же, где он его и оставил с утра, когда уходил к Стайлзу. Задумчиво смотрит в одну точку. Выпускает когти, втягивает когти. Опять выпускает, опять втягивает. И так по кругу, по кругу, бесконечно. Глаза вспыхивают и меркнут - привычная голубизна сменяется прозрачной водянистой зеленью, и опять, опять. Все вернулось на свои места. Только, наверное, как-то криво стало? Питер не знает. В последнее время он столько всего не знает, что это уже начинает раздражать.
Дерек ходит, ест, отвечает, если с ним заговорить. Только иногда его передергивает, будто под кожей елозит что-то большое и горячее, как раскаленное железо, и тогда каждый мускул его тела напрягается, жилы натягиваются, проступают волчьи черты, и кости начинают хрустеть, отвратительно, долго. Затем приступ проходит, и все успокаивается. Питер думает, что Дереку мог достаться целиком и полностью сбрендивший волк. После того, через что он прошел. После обмена, который сделал Стайлз. Питер вообще удивляется, как они все вместе дружно не сошли с ума, хотя это еще спорный вопрос.
- Ты был у Стайлза? - принюхивается удивленно, как будто эти несколько месяцев жизни без волка сделали из него настоящего человека. Как будто до этого не было пары десятков лет жизни в шкуре вервольфа.
- Кто-то же должен был сказать мальчишке спасибо, - позволяет яду протечь в голос, но Дереку, кажется, все равно. Впервые за долгое, очень долгое время, Питер чувствует себя нормальным в окружении психов. А это о чем-то говорит.
- Как он? - Питер закатывает глаза. Нет ну правда. Они бы еще записки через него передавали.
- На удивление хорошо, как для человека, которого лучший друг проткнул когтями насквозь, и... - Питер запинается, одергивает себя.
- И что? - Дерек смотрит на него, бледный, похожий на помесь вампира и зомби.
- Он думает, что ты неблагодарный засранец, - пожимает плечом.
- Так и сказал? - слабое подобие улыбки. Питера окружают призраки. Это тревожно, неприятно и заставляет думать о всяких непотребствах. Например, как всем помочь. О нет, не его стиль.
- Нет, но очень громко подумал.
- Что там произошло, Питер? - он спрашивает, потому что чувствует. Его волк наверняка все помнит - красочно, в деталях. И это сводит их обоих с ума.
- Не знаю, - он врет, но Дерек слишком занят своими когтями, чтобы почувствовать ложь. - Что-то ужасное, - добавляет все-таки. Еще несколько секунд смотрит, как Дерек сжимает и разжимает пальцы, выбрасывая когти. Похож на мальчика-аутиста, который не может перестать качаться, и тихонько подвывает, сам того не осознавая. Питеру кажется, что Дерек тоже подвывает - где-то внутри. И даже не знает почему.
Питер никому не говорит, что Стайлз собрался сбегать. И он тоже не знает, почему.

- Что ты ему сказал? - Скотт мечется туда-сюда, как загнанный зверь в клетке, и честно говоря, лофт слишком стал похож на тюрьму. Дерек не выходил на улицу уже недели две. С тех самых пор, как.
- Кому? - он так и заснул там, на диване, пытаясь заставить тело поверить, что это его волк, что чужеродное, мерзостное ощущение...это что-то другое. Что грязь, кровь и удушье, от которых он просыпается по ночам - плод фантазии. Дерек не знает, что с ним происходит.
- Стайлзу, господи, - нервно всплескивает руками, челюсть упрямо сжата. Дышит тяжело. От Скотта веет усталостью, злостью и тревогой, перерастающей в панику.
- Я его не видел уже... - с тех самых пор, как он спас Дерека каким-то странным, кровавым чудом, - ...давно.
- Твою мать, - коротко ругается, и это Скотт, который в жизни плохого слова не сказал, не на памяти Дерека во всяком случае.
- Что случилось? - сонно трет глаза, все тело ломит. Волк должен был сделать его здоровее, сильнее, как раньше. Но это больше похоже на болезнь. Под кожей перекатывается что-то жаркое, жгучее. Он чувствует, как загораются глаза, и быстро смаргивает. Ему приходится заново учиться контролю, как будто этот волк - кто-то совершенно чужой и незнакомый.
- Его нет, - Скотт перестает мельтешить, останавливается у окна, сцепив руки в кулаки, - Уехал. Сбежал? Без понятия. Разослал всем сообщения и...все.
Дерек тяжело сглатывает, пытаясь прогнать ощущение, что все это его вина. Хотя может быть, так оно и есть. Скорее всего. Если бы Питер только сказал.
Тянется за мобильным. Пропущенный вызов и одно сообщение, очевидно, стандартного образца.
"Я не болен, не умираю, меня не украли, и никто не держит сейчас пистолет у моего виска. Ухожу в отпуск на неопределенный срок, в поисках себя и нового, менее насильственного смысла жизни. Попробуйте как-нибудь дожить до моего возвращения, окей?" и смайл в конце.
Дерек пытается представить, что бы он добавил по телефону. Или просто молчал бы в трубку укоризненно и обиженно. Дерек собирался сходить к нему раз десять. И раз десять его скручивало так, что он трансформировался на подходе к лифту, а потом полз на четвереньках обратно в лофт, истекая кровью из глаз и когтей.
- Оу.
- Оу? - Скотт бросает на него злой взгляд, - Это все, что ты можешь сказать? - и тут же теплеет. Скотт просто не создан для злобы и ярости, это всегда была фишка Дерека. Теперь его фишка, кажется, умирать. - Выглядишь говенно, чувак.
- Спасибо, - он хмыкает, трет ладонью лицо, чуть не напарывается на собственные когти, и раздраженно шипит.
- Вы точно не виделись? - смотрит скорбно, с надеждой, что Дерек его обманывает.
- Я бы и рад, но нет, - он надеется, что Скотт не заметит, как его кроет. Или хотя бы проигнорирует.
- Боже, что я скажу его отцу. Он рвет и мечет, и не организовывает поиск по всей стране исключительно потому, что Стайлз прислал ему успокаивающую фоточку из машины. Пытается по виду деревьев за окном понять, куда этот диб...его сын собрался ехать. Пока безуспешно. Допрашивает меня о той ночи, как будто я знаю. Я вообще был в отключке, я был сраной машиной для убийства, а он...
- Нас всех спас, - Дерек смотрит, как Скотт когтями царапает собственные ладони и кровь стекает капельками на пол.
- А мы даже не знаем как.

- Вот теперь, - Стайлз высоко задирает голову, обращаясь к парящему над головой стервятнику, - Я действительно в глубокой заднице, - он достает еще одну таблетку Риталина, и думает, что сейчас уже все равно. Глотает насухо. В интернете многие сравнивают эту чудо-наркоту с кокаином, более мягкая и менее вредная версия. Стайлз обожает своего лечащего врача, он умудряется подсовывать ему самую высококачественную дурь - все по рецепту, все легально.
И все-таки, мешать волшебные пластырьки от депрессии с психостимуляторами, наверное, было лишним. И заливать все это сверху литрами кофеина. И не есть уже, наверное, сутки как. Стайлз делает себе мысленную пометку не снарычиться случайно, потому что реабилитация нынче стоит прилично, и продолжает упорно, даже навеселе немного, топать дальше по неровному грунту пустыни. Наверное, земля не должна так красиво мерцать и переливаться - как снег в свете ночных фонарей. Но все же переливается. И мерцает. Достаточно красиво, чтобы потеряться, завтыкать, споткнуться и упасть носом в ближайший кактус. Но Стайлз не падает, он плывет по воздуху - куда-то. Провалы в памяти его не слишком волнуют, как и отсутствие людей, воды и еды на ближайшие километров десять. Ладно, его сейчас вообще ничего не волнует. Если бы только вспомнить, какого хрена он выперся в эту глушь, и где его машина. Он уже почти видит свой охладевающий труп под ночным звездным небом. Может, если эта голодная пташка подлетит поближе - он сможет ее цапнуть и напиться крови.
От одной только мысли о крови его чуть не выворачивает, и он резко останавливается, втягивая раскаленный воздух жадными, большими глотками. Окей, туда мы не пойдем. Вспоминать - нет. Ментальные блоки - это единственное, что позволило Стайлзу протянуть эти две недели. А еще несколько десятков разнокалиберной химической дряни, от которой настроение прыгает, как истеричный кузнечик, и какой-либо эмоциональный контроль пропадает вообще. А еще тошнит, боже, как же его тошнит.
Стайлз скидывает рюкзак, и роется в карманах штанов. Таблетки, чеки...чеки. Хорошо, он не помнит толком как пересек границу Мексики, но пересек, молодец, с липовыми документами и стеклянными глазами. Просто Джеймс Бонд. Он, очевидно, пил еще кофе. Много-много кофе. Ел какие-то буритос и еще что-то непроизносимое. Кажется, даже флиртовал с улыбчивым парнем, который продавал этот ужас. Стайлз хмыкает. Если это еще не дно, то оно уже близко. Рекламный прейскурантик "La Zona del Silencio" и "Добро пожаловать в Дуранго". Ага. Он умудрился найти самую зажопскую жопу мира и радостно в нее устремился. Зачем он поперся именно сюда? Боже, это все напоминает Memento, шикарное кино, но он явно не дотягивает по уровню айкью, чтобы восстанавливать свою жизнь секунду за секундой за минутой за часом в обратном порядке.
Ладно, кто-то надоумил его. Добрая душа. Стайлз задирает ворох одежды и несколько долгих мгновений гипнотизирует синяк на боку. Кто-то, кто не прочь применить силу, если потребуется. Поскольку никакой нечисти в Мексике он не знает, значит - охотники. Значит - Калаверас. Он обдолбался и пошел приставать к самой жуткой женщине, которую только встречал в своей жизни. Зашибись просто, отпад, круть.
Стайлз смеется, потирая бок, и закидывает рюкзак на плечо. Не помнить ему нравится больше, чем помнить, он уже становится чем-то вроде профи в этом деле. Значит, престарелая охотница послала его в Зону Тишины, печально известную отсутствующим сигналом чего бы то ни было. Никакой мобилочки, смартфончика, и прочих цивилизованных игрушек. Только природа, падальщики, и небо над головой. Стайлз без понятия, за каким хреном он здесь, но честно - его это не волнует. Пока не закончилось действие колес и волшебных антидепрессивных пластырьков с Норпрамином, он будет жизнерадостно топать вперед. Стайлз думает, что скоро сдохнет такими темпами, и попадет в ад, который покажется раем после его жизни.

Конкретно сейчас Дерек ненавидит быть человеком. Он честно ловил кайф все это время, весь последний месяц только и делал, что был простым, обычным парнем, который мог напиться бутылкой виски, если жизнь окончательно затрахает в мозг. Это было хорошо, просто отлично, но теперь он ползет вдоль стеночки избитый, с продырявленным плечом и минимум двумя сотрясениями мозга, и это Питер, из всех людей, именно Питер оттаскивает Скотта от Стайлза. План Кейт сработал, но слабо. Стайлз узнал Скотта раньше, чем оборотни успели почувствовать запах, метнулся сквозь бойню в надежде - чего, интересно? Заболтать его до смерти или остановить словами? Заставить вспомнить? Дерек не знает, но теперь в животе Стайлза на четыре дыры больше, чем нужно, и он глотает воздух удивленно, задыхается, не от боли, именно от шока, что Скотт, его Скотти - сделал это. Не тормознул, не замешкался даже на секунду. Просто захотел убить. Там где-то и Малия, и Кира, и Лиам, слышатся крики, рык, звук ударов. А Дерек не может оторвать взгляда от удивленно распахнутого рта, который вот-вот скривится от боли. Дитон подскакивает к нему, но не пытается помочь. Кричит что-то про ацтекских богов, жертвы, законы баланса. Стайлз прижимает ладонь к животу и кивает так, будто слушает. Действительно понимает. На одно короткое мгновение их взгляды встречаются, и у Дерека все холодеет внутри. Он опять вляпывается в какую-то потустороннюю метафизическую херню, которая доломает то, что не доломал Ногицуне, и Стайлз, черт бы его побрал, совершенно не против. Дитон в три удара раскалывает маску на лице Скотта, и что-то втолковывает Питеру, пока мальчишка валится на землю, как марионетка, которой обрезали ниточки, превратив в груду неживой плоти. Дерек пытается подойти поближе, он ничерта не слышит за этим шумом.
- Он уже на грани, а мы не выиграем. Не так. Ты должен это сделать, больше некому, - Дитон почти тащит Питера к гигантскому жертвенному камню. Стайлз забирается на него аккуратно, шипит сквозь зубы. Футболка вымокла от крови. Дитон смотрит на него, нежно, как на родного сына, и лицо скорбное, как будто это уже все, финита. Дерек пытается что-то сказать. Что ну его на хрен все это. И его волка, и Скотта, и стаю эту. Стайлзу нужно в больницу, ему...
- Позаботьтесь о Скотте, ладно? Если вдруг, - он смотрит, как Питер заходит ему за спину, и напрягается всем телом. Никто не любит, когда Питер заходит за спину, это на уровне инстинкта самосохранения. Дерек бы даже усмехнулся, если бы позади кто-то не кричал - истошно, громко, отчаянно. Если бы Питер не выглядел таким мертвенно-бледным и серьезным. Если бы Стайлз не жмурился от страха, как будто если не смотреть, то все это действительно просто пропадет.
- Ну вы сами попросили, - Питер бормочет, и Дерек вздрагивает вместе со Стайлзом, когда когти входят в бледную шею, и весь мир как будто замирает. Секунды тянутся, как жидкий янтарь, Дитон что-то бормочет, кажется, молитву. Дерек забывает, как дышать, и переводит взгляд со Стайлза на Питера, и обратно. Он бы сказал, что и сам умирает, что, возможно, Кейт продала его с потрохами этому неведомому божеству, и более чем вероятно, это то, что питает силу Берсерков. Возможно, ему бы лучше сейчас напороться на чей-нибудь коготь и сдохнуть окончательно, пока не пострадал еще кто-нибудь. Возможно...
Питера отбрасывает к стене с нечеловеческой силой. Он тяжело дышит и бормочет что-то, Дерек не может разобрать. В широко распахнутых глазах страх, и Дерек не помнит, когда в последний раз видел, чтобы Питер чего-то так боялся. Или за кого-то?
Стайлз распластывается на жертвенном камне, белый, как мел. Дереку кажется, он совсем не дышит.
- Сукин сын, ты знал, что так будет? - Питер рычит, впивается пальцами в глотку Дитона, и тот умудряется все еще выглядеть скорбно и виновато.
- Обмен, - хрипит, - Таков закон.
Под Стайлзом расползается лужа густой, темно-багровой крови, разливается и льется, пока не заполняет весь камень, пока не начинает стекать струйками по желобкам и выемкам, не выплескивается через край на пол, пока не достигает самих ног Дерека, и течет дальше, дальше и дальше. Кажется, в теле человека нет столько крови, сколько льется сейчас из Стайлза.
Дерек не замечает, как замолкают звуки битвы, как звучит короткий женский вопль, и как Питер удивленно вскидывает брови.
Глаза Стайлза горят синим - насыщенный, яркий, как летнее небо. Глаза волка. Глаза Дерека. Стайлз поднимается, но все еще не дышит. От него веет жаром, не как от оборотня - как от раскаленного добела железа. Это красиво, и это страшно. Дерек пятится, когда губы Стайлза растягиваются в широкой, хищной улыбке, обнажая клыки.
- Тламиктицке, - Стайлз говорит гортанно, низко и хрипло, голосом своим и чужим одновременно, непривычные звуки непривычных слов. Дитон лихорадочно что-то клацает в смартфоне, как будто у него там переводчик с ацтекского.
- Семикак, - говорит Стайлз и не Стайлз одновременно, и делает шаг к Дереку, обдавая волной душного, как пустыня, жара.
- Теотлатольпан, - из уголков его глаз течет кровь, из носа, из ногтей тоже. Капельки появляются везде, по всей коже, из каждой поры, Стайлз кашляет, но продолжает улыбаться.
- Тимонемитис. Ашканпа, - он сжимает руку в кулак, и Дереку кажется, что его кожа покрывается волдырями, плавится, бурлит и булькает. Кулак входит в грудь, пробивая ребра, разрывая мясо. Стайлз держит его дрыгающееся сердце в своих пальцах, и глаза постепенно меркнут, вместе с улыбкой. На смену приходит осознание, за ним - ужас, когда он видит, что делает собственными руками. Его начинает бить мелкая дрожь, и это Питер помогает ему аккуратно вынуть руку из развороченной грудной клетки. И это Питер поддерживает Дерека, который все еще не может дышать, оглушенный неожиданно громким звуком собственного сердцебиения, и мельтешащим, сбивчастым - Стайлза. И запахом, металлическим, мерзким запахом крови, в которой они все вымазались с ног до головы. Он чувствует, как зудяще и щекотно начинают срастаться кости и восстанавливаться мышцы, как проясняется в голове. Волк начинает ворочаться под кожей, и Дереку кажется, что он не сможет его удержать, ему кажется...
Питер сжимает кисти его рук и бормочет что-то успокаивающее, заставляя окончательно проснуться. Грудь ноет от рваных ран, которые все еще затягиваются. Дерек убирает когти и дышит хрипло.
- Ты себя убьешь, племянничек, - и в кои-то веки это его "племянничек" не звучит ядовито. Во всяком случае, не как обычно.
- Да, - Дерек соглашается, потому что это правда. Еще неделя таких снов - и он сам вырежет себе сердце.
- Тебе нужно обратиться. Целиком. Пан или пропал, - отпускает руки Дерека, - Хотя эта дискотека в твоих глазах выглядит забавно, - усмехается.
- Ага.
- Боже, ты такой покладистый, что меня сейчас стошнит, - шлепает босыми ногами на кухню, и наливает себе выпить. Опьянеть не опьянеет, но нервы все равно успокаивает.
- Что там произошло, Питер? - он спрашивает, наверное, раз в сотый. И каждый раз Питер раздраженно отмахивается, ядовито отнекивается, прикидывается болванчиком, и, наверное, мог бы так делать еще раз сто, а то и все двести.
Питер с грохотом ставит стакан на стол, его глаза вспыхивают синевой.
- Его сожрали заживо, вот что, - и поднимается к себе наверх.
Когда Питер просыпается на следующий день, Дерека уже нет в лофте.

- Питер Хейл, - Арайя растягивает губы в самой хищной своей улыбке, и знает, что похожа сейчас на волчицу ничуть не меньше, чем оборотень. - Назови мне хоть одну причину, чтобы не искупать тебя в рябиновой ванне прямо сейчас.
- Мое прекрасное чувство юмора? - лучезарно улыбается, и тут же уворачивается от короткого арбалетного болта. Вскидывает руки ладонями вперед, как бы упреждая очередной удар, - Мальчишка, - вздыхает, - Психованный мальчишка, у которого едет крыша. Где он?
- С чего ты взял, что он здесь был? - ладно, это по факту уже признание, что таки был, и они оба знают, о ком говорит Питер. Она с любопытством присматривается к нему, пытаясь понять, что изменилось. А что-то определенно изменилось. Питер Хейл, которого знает почти весь охотничий мир, не станет выбираться в богом забытый мексиканский городок только потому, что мальчик потерялся. Или мальчик стал настолько особенным, что нужно было присмотреться к нему получше, и таки пощекотать немного ножиком?
- У него сейчас неделя наркотического полоумия. Конечно он пришел сюда, - ухмыляется, засранец. От второго болта Питер не уворачивается, и морщится, пытаясь выковырять его из плеча длинным когтем.
- Баш на баш. Мне нужна информация, - лучше сразу перейти к делу, пока ни он, ни она не передумали. Все-таки Арайя умирает от любопытства - слухи о событиях в Бикон Хиллз ходят самые разные, и о том, что произошло в ту памятную ночь пару недель назад - вообще дикие. От оживших ацтекских богов до свирепых девочек-школьниц, убивающих берсерков одной маленькой катаной. В общем бред полный. Поэтому Питер здесь как нельзя кстати.
- О, значит щеночек оказался крепким орешком, м-м? - арбалетный болт со звоном падает на пол, и он шевелит плечом, пока рана затягивается.
- Он намекнул, что я могу выпустить ему кишки, и он будет громко хохотать, пока я буду это делать, - она еле заметно морщится, припоминая их маленькое рандеву. Тот редкий случай, когда люди становятся хуже любой сверхъестественной твари - невозможно прочитать, невозможно предугадать, тем более невозможно контролировать. Питер поджимает губы, как будто понимает.
- Да это...вполне на него похоже.
- Действительно бы смеялся? - скептично выгибает бровь. Потому что, ну, мальчики-подростки обычно не отличаются ни храбростью, ни выносливостью, ни интеллектом.
- О нет. Он бы кричал и истекал кровью, а потом бы умер. С удовольствием.
Арайя вспоминает, как он наклонился, перегибаясь через стол, и говорил с блестящим и чуть безумным взглядом, и ей не нужно было обладать особенным слухом, чтобы знать, как часто и лихорадочно бьется его сердце.
"А вы попробуйте. А я посмотрю, как вам это понравится" - и усмехнулся, устало и ядовито, токсично. "Люди убивали и будут убивать, приносить жертвы".
Кажется, она пробормотала последние слова вслух, и теперь Питер смотрит на нее хмуро, без обычной напускной игривости на грани флирта.
- Так и сказал?
Арайя нехотя кивает.
- Черт, - Питер достает смартфон и что-то ищет, - Вот. Слова кровожадного ацтекского божества, устами младенца так сказать.
Арайя читает:
"Они будут убивать, и будут приносить жертвы.
Вечно.
По велению бога.
Ты будешь жить. Пока что"
- Не очень впечатляет, да? Но если учесть, что в это время Стайлз дырявил моему племяннику грудную клетку собственным кулаком, жамкал сердце и сверкал по-волчьи глазами - все приобретает несколько иной размах, неправда ли?
Арайя пытается себе все это представить и, честно говоря, у нее плохо получается.
- И он остался жив после этого, - очевидно, раз он приходил к ней, но Питер знает, что она имеет в виду.
- Если это можно так назвать, - грациозно пожимает плечом, - Он стал чем-то вроде проводника после событий с Ногицуне, Неметоном, и, ну, смертью. Это меняет и обычных людей, а он, по словам Дитона, мог бы стать неплохим эмиссаром.
- Мог бы?
- Если верить Дитону, главная задача эмиссара - балансировать между светлым и темным. Уравновешивать его в окружающем, и в себе в первую очередь. За последний год Стайлза так перекособочило, что, возможно, он никогда не вернется.
- К чему? - о, она знает, конечно знает. Эта тень лежит на всех них, незримой печатью, меткой. Нельзя постоянно иметь дело с первоклассным говном, и не завоняться при этом самому. Грустная правда жизни.
- К свету, - и Питер тоже звучит печально, как будто тоскует о чем-то эфемерном, давно утерянном. Хотя Арайя до сих пор уверена, что он так и родился с самодовольной ухмылкой на младенческом личике, а обманывать научился раньше, чем ходить.
Арайя вздыхает. Возможно, она пожалеет потом об этом. Возможно, Питера тоже нужно подвесить и хорошенько пощекотать электричеством, но здесь и сейчас, почему-то, ей неожиданно захотелось побыть...хорошей. Хотя бы немного.
- Мальчишка искал шамана. За каким хреном - одному богу известно. Единственный шаман, которого я знаю, живет на заброшенной исследовательской станции в Зоне Тишины. Мертвое местечко, больная земля, дурной воздух. Ходят слухи. Я ему сказала, что старика может там и нет уже давно, но...подростки, - пожимает плечами, дескать, это все объясняет.
Питер благодарно кивает, но волшебное слово не говорит, засранец. Вместо этого кладет на ее стол тоненькую папку.
- Небольшой отчет, Стайлз всегда помогает Шерифу прикрывать метафизические шашни, фантазия у парня что надо. Одна версия - для людей, одна - специально для Шерифа. Тоже шита белыми нитками по понятным причинам, но пробелы можно без труда заполнить.
Питер поворачивается спиной, чтобы уйти, и Арайя подавляет зудящее желание послать ему вдогонку несколько арбалетных болтов. Старые привычки тяжело умирают. Но все-таки умирают.

- Ну все, снарычился, - Стайлз сонно моргает, рассматривая мохнатую морду волка. Посреди мексиканской пустыни. Волка. Ну да, конечно, - О, отец прибьет меня. Мы не покроем расходы на лечение. И я даже не могу продать почку, потому что эту почку можно засунуть себе только в одно место теперь.
Он отлипает от успевшего остыть за ночь камня - идея завернуться в спальник и греться о гигантский прогретый дневным адовым солнцем валун оказалась шикарной. Все-таки, когда замерзаешь до смерти, мозг выуживает из памяти самые дивные факты. Навыки выживания формируются буквально на глазах.
- Ну не жизнь, а сказка. А знаешь почему? - тыкает пальцем в сторону настороженно замершего волчары, черного, как ломоть угля. Мех лоснится на солнце, красивый и мягкий на вид. Глаза водянистые и почти бесцветные, почти.
- Нет, конечно ты не знаешь. Если мои глюки начнут со мной говорить - тогда уже точно можно будет совать дуло в рот, - потягивается под пристальным волчьим взглядом, кое-как пакует рюкзак. Волк недовольно фыркает, как будто приказывая Стайлзу заткнуться, но кого глючит - тот и царь горы, Стайлз так считает.
- Слушай, это ты мне явился, нефиг морду кривить, - закидывается очередным колесом, толком уже не помня каким по счету. Вода закончилась где-то вчера. Или позавчера? По-моему, он облизывал корни какого-то растения и пытался растемяшить дивно-фиолетовый кактус, чтобы высосать из него хоть что-нибудь.
- Так вот, жизнь моя сказка, потому что только в сказках бывает такое обилие гребанных монстров. Правда, в отличие от, у меня скудно с хэпи эндами. Вообще вся эта бодяга что-то тянется и тянется, и я даже не знаю, - ерошит волосы раздраженно, - Сколько я еще так протяну, - заканчивает задумчиво.
Волк поднимается грациозно, как и полагается красивому глючному животному, и кивает мордой в некую весьма определенную сторону. По мнению Стайлза - один хрен. С его провалами в памяти он мог уже несколько суток наматывать круги вокруг одного пятачка куцей пустынной травы, его труп найдут где-то тут же, в обнимку с нежно-фиолетовым, как синяк, кактусом.
- Что, идти за тобой? За глюком идти? Скотту расскажу - будет ржать конем. Ну или не расскажу, ладно, его и так от меня колбасит, от одного только вида, ты представляешь? Я ему уже и шрамы давал потрогать, ну вроде как заживают и почти не болят уже. А Скотт крутой. У него нет кошмаров после всей этой срани, а я не сплю. Как после чертовой лисицы, только хуже.
Волк раздраженно фыркает, и опять указывает мордой в сторону. Выжидающе смотрит.
- Да иду я, господи, настырный какой.
Стайлз не особо переживает по этому поводу. Даже если он иссохнет и станет кормом для падальщиков - в конце концов, это так мирно и ненасильственно, правда? Никакой кровищи, никаких богов-каннибалов, никакого сраного Дерека, и Питера, никакого волнения о том кто что подумает и как бы быстрее поправиться, чтобы другие не волновались так сильно.
- Да ну это же рехнуться можно - постоянно быть всем должным. Ведешь себя как последний трус - все куксятся, хлопают по плечу, сопереживают, ведешь себя как гребанный герой - все куксятся еще больше, даже не подходят к тебе и морозятся в сторонке. А я может не особо-то и хотел. Или вообще не хотел. Дитон вон как удивился, когда я не сыграл в ящик и очнулся после пары-тройки литров переливания крови. Нахмурился даже, можешь себе представить, мой иллюзорный друг? Как будто я сделал что-то _неправильное_, подумать только. Как будто было бы всем лучше, если бы я тихонько лег и откинулся прямо на том чертовом камне.
Волк раздраженно, как кажется Стайлзу, рычит, но почему бы не выговориться, если уж он все равно тут попал? С этой пустыней, непонятно зачем нужной вообще.
- А я-то думал, вау, герой, спас всем день, друзяшки целы, их девочки целы, родители целы, даже маньячные-крипи-родственники целы, и что я получаю взамен? Единственный человек, который приходит сказать мне спасибо - сам король маньячизма Бикон Хиллз. Человек, который если и не заварил эту кашу, то неплохо так к ней примазался. И знаешь что? Я чувствовал благодарность этому человеку. А вот так. Как мало нужно для счастья этим слабым хиленьким человечкам. Нет, я конечно не ожидал букетов цветов, выпивки и маленького праздника в честь того, что мы, ну, выжили все, но чего-то ожидал, знаешь? Что будут, ну не знаю, хотя бы отвечать на звонки. Люди там. И нелюди тоже. Неплохо бы.
Он вздыхает и затыкается, волк бросает на него осторожный, как ему кажется, взгляд, легонько фыркает и трусит вперед, ускоряя шаг.
- Да, давай еще и ты брось меня, - Стайлз бормочет, кажется, ненадолго отключается, а когда приходит в себя - волк стоит к нему близко-близко и угрожающе рычит. Стайлз начинает пятиться, и волк издает что-то похожее на скулеж. Извиняется? Фиг поймешь.
Они идут дальше, и Стайлз медленно вытаскивает из себя слово за словом, потому что ему давно хотелось выговориться. Хоть кому-нибудь. Пускай это просто плод его воображения, почему бы и нет?
- Знаешь, - солнце стоит высоко, печет в макушку, и он удивляется, как еще не хлопнулся в обморок от перегрева, - Знаешь, мне кажется, он съел мою душу. И косточек не оставил. Мне кажется, я умер там. Или что-то, очень на это похожее.
- Тес-кат-ли-по-ка, - говорит по слогам, смакуя чужеродное, непонятное слово. Раздраженно вытирает лицо - что-то липкое собралось у кончиков глаз. И под носом. И в ушах. Теплое.
- Повелитель ягуаров и ночных ветров. Пошло звучит, да? Интернет все так романтизирует, что хочется им показать, на что он действительно похож, этот бог, - он бездумно ступает за волком и, кажется, опять ненадолго теряется в реальности.

Питер находит их посреди зала заброшенной исследовательской станции. Что-то здесь было раньше, возможно, стоянка для машин? Древних вычислительных приборов? Или компьютеров размером с площадку для гольфа. Питер ступает тихо-тихо, как умеют только оборотни. Стайлз сидит на бетонном полу, сгорбившись, будто Атлант, которого наконец-таки придавило тяжестью мира. Единственная лампочка мягко покачивается под низким потолком, туда-сюда, туда-сюда, бросает тревожные дрожащие тени, то и дело высвечивает темные, как нефтяные озерца, глаза. Беспросветно. Питер опоздал? Или как раз успел вовремя. Он не знает, успеет ли Скотт, и сможет ли уже помочь, но черт побери, планы Питера всегда срабатывают, так или иначе.
Волк беспокойно вьется вокруг, описывая круг за кругом, даже ухом не поводит, когда Питер ступает ближе. Только бегает и скулит, бегает и скулит, порыкивает. Не пытается подойти. Судя по клокам выдранного меха и свежим кровавым росчеркам на полу - это решение далось не без боя.
Стайлз бормочет что-то неразборчивое без остановки, и это тем более удивительно, потому что Питер с трудом может расслышать слова. А те, что удается вычленить из горячечного шепота - не похожи на слова вообще, но он узнает этот язык. Древний, как ацтекские пирамиды, науатль. Язык, на котором говорит их чертов обезумевший божок. Вернее божок, скорее всего, весьма в себе, а вот Стайлз...увлеченно кромсает себе вены каким-то осколком стекла. Натекла уже целая лужа, но порезы то и дело затягиваются. Как у оборотня.
Режет. Режет. И еще раз.
С криком вгоняет осколок прямо в ладонь, насквозь. Замирает так, вперив взгляд блестящих черных глаз в растекающуюся по полу кровь. Губы подрагивают в неуверенной, нервной улыбке.
- Я даже не знаю, кто тебе нужен - нарколог или психиатр, - Питер говорит шутливо, но голос сухой и предательски ломкий. - Или экзорцист, - заканчивает уже тише, и пытается вспомнить, за каким вообще он сюда поперся. Чувство вины? Атрофировалось еще где-то лет в четырнадцать, вместе с совестью. Нет, что-то другое. И чем дольше он смотрит на Стайлза, тем больше недоумевает, пытаясь отследить момент, когда он вдруг решил, что ему не все равно.
Стайлз резко выдирает обломок стекла из ладони, подносит к самому носу, и довольно вдыхает запах крови.
- Ототлауэлильтик, сан титотолиниа тимасеуальтинкезо уэль теуанти, - говорит нараспев, растягивая гласные. Язык резкий и прерывистый, как морское дно в колючих, острых валунах. Они торчат из воды, как кости гигантских рыб, несуразные и болезненные. Но Стайлз говорит так, будто читает стихи, голосом одновременно своим и чужим. Ждет немного, чуть склонив голову набок, будто прислушивается к чему-то, и переводит, очевидно, для Питера.
- Мы разозлили Его, мы - ничтожные существа, мы - рабы по крови, - и поднимает глаза, глядя на Питера, сквозь Питера, и куда-то внутрь, глубже. Лицо растерянное и рот беззащитно приоткрыт, как будто Стайлз вот-вот что-то скажет, что скажет сам, и весь этот морок закончится.
- Я убил их всех, - сипло, шепотом, как будто уже ступил за грань, из-за которой не возвращаются, - Ты видишь? Ты не видишь, - тьма ненадолго пропадает из глаз, и тут же затягивает радужку вновь, и белки. Маленькие черные дыры на лице.
Питер хмурится, и делает небольшой шаг вперед. Лампочка качается, кажется, быстрее. Тревожные, дрожащие тени прыгают по всему залу. Как будто пляшут в шаманском танце.
Питер подходит, и запах крови ударяет в нос, настолько сильный, что он задыхается. Крови десятков, возможно сотен? Трупы, смерть, боль, страх. Тяжелая, безумная, лишающая воли вонь. Питер делает еще шаг, зная заранее, что пожалеет. Обо всем этом.
Стайлз вгоняет толстый обломок стекла в запястье, и с силой ведет вверх, к самому сгибу локтя, распарывая вены. Хнычет мелко, на грани истерики. Наверняка это больно. Наверняка это дико страшно - с его нелюбовью к крови. Наверняка у него уже просто поехала крыша, если он пытается раз за разом себя убить. Лишь бы не. Лишь бы не что?
Питер сглатывает, Дерек перестает кружить. Метелит хвостом растерянно. То рычит, то скулит. Питер знает, что он напуган до усрачки. Во всяком случае, его волк. Волк помнит все - от корки до корки, и когда сам был жертвой, и когда Стайлз приперся со своим идиотским героическим освобождением.
- Я не могу привезти эту...тварь...обратно, домой. Не могу, понимаешь? Посмотри, ну посмотри. Посмотри! - он срывается на крик, Питер делает еще шаг, и чуть не поскальзывается на растекшихся по полу кишках. Пустынный еще секунду назад зал теперь отвратительно, тошнотно полный. Трупами и тем, что от них осталось. Лампочка продолжает качаться, теперь как бешеная, будто дует обезумевший ветер, и может быть там, где сидит сам Стайлз, настоящий ураган.
Питер замирает в нерешительности. Вонь вывороченных желудков, экскрементов, крови и разлагающегося мяса. Пол обильно залит кровью, так что не видно ни клочка светло-серого бетона. Дерек нервно месит лапами чьи-то внутренности, мечется туда-сюда. Он либо не видит, либо ему уже все равно. Питер бы сказал, что это морок, и чтобы Стайлз прекратил страдать фигней и возвращался домой, но он знает слишком хорошо. На что способны эти древние, хищные, гребанные боги.
Он пытается не всматриваться в посиневшие рты, искусанные губы и вырванные с мясом щеки. Пытается не замечать измочаленные глотки, выдавленные глаза, и выпотрошенные человеческими пальцами грудные клетки. Сердца, печенки, гениталии - валяются отдельно, надкусанные, будто в задумчивости, нехотя, будто исключительно для демонстрации. Как нужно правильно. Или что будет, если не.
Питер пытается не всматриваться в лица, но узнает почти каждое из них.
Руки Стайлза по локоть в крови, и пальцы, и вся одежда - теперь это видно. А то, что он сжимает в руке - не осколок стекла, а толстый, надтреснувший обсидиановый кинжал с плотной костяной рукояткой. Питер морщится, когда лезвие входит в запястье, снова и снова. Еще немного, и у него самого поедет крыша.
- Он меня так соблазняет, представляешь? Вроде как...стань моим жрецом, человече, будь моим проводником - и вот какая вкусняшка тебя ожидает, - он дрожит так сильно, что нож ходит ходуном. Из ушей и кончиков глаз струится кровь. Похоже на очень пошлые кровавые слезы, и Питер мог бы улыбнуться, где-нибудь когда-нибудь в другой жизни, если бы не видел уже это все раньше.
Питер делает еще несколько шагов, старательно пытаясь убедить себя, что все это - чвякающее под ботинками, вонючее и скользкое, что оно не настоящее. Пытается игнорировать знакомые рыжие локоны и продавленное лицо со стеклянным взглядом. Рядом что-то похожее на Шерифа с оторванной рукой. Как будто он выхватил пистолет, пытаясь защитить девчонку, и у него оттяпали его вместе с рукой по самое плечо. Этот бог, этот мерзкий божок с непроизносимым именем, нечеловечески силен и, кажется, начисто лишен какого-либо подобия души в принципе. Питер опять чувствует себя исключительно адекватным, и это чувство ему не нравится. Оно неправильное, потому что сам он в корне поломан, извращен, искривлен, как зеркало в комнате смеха в цирке. По чьей это идиотской шутке он вдруг превратился в средоточие нормальности?
- Убивать, грабить, насиловать и жрать человечину - просто предел мечтаний любого подростка, - трет лицо, размазывая кровь, брезгливо пытается вытереть ее о джинсы, - Даже древние ацтеки были не настолько кровожадны. Они писали стихи, влюблялись и вырезали по камню. Ну и да, устраивали романтичные Цветочные Войны, призванные исключительно собрать жатву на нужды местным божкам, и добровольно шли под нож. Я гуглил, - губы кривятся в чем-то, даже отдаленно не похожем на улыбку, но темень на секунду пропадает из глаз. Питер знает, что все не так просто. Что весь этот театр - не только для потехи кровожадного божества, о нет.
- Он изучает меня. Как подопытную крысу. Для этого оставил меня в живых. Чтобы порыться в голове и подчинить. Несколько правильных рычажков - и Стайлз превращается в то, что Кейт и не снилось. Головы опять покатятся с пирамид, разбрызгивая кровь в разные стороны, вырезанные сердца будут трепетать, истекая горячим и красным. Бог восторжествует. Сраный, ненасытный божок, рожденный в крови и отчаянии голодающих племен, и разросшийся до полноценного, полновесного владыки. Господи, - он всхлипывает, зажимая костяшками пальцев окровавленный рот, и Питер невольно представляет _что_ его заставили делать этим ртом. Их предыдущие приключения несколько меркнут по сравнению с этим масштабом, если уж начистоту.
И все-таки Питер зачем-то пришел сюда, а раз уж он здесь - то вполне может подергать за рычажки Стайлза сам.
- Стайлз, - он делает еще шаг, подходит явно ближе, чем все неудачные попытки волка-Дерека до этого, потому что его еще не искромсали когтями ягуара, не избили, не продырявили, и в общем целом все это подозрительно просто. Как будто, да, его тут ждали.
- Ну что, ты сейчас мне начнешь рассказывать, как это зашибезно быть жрецом для древней нечисти, и сколько это власти, и бла-бла, и бла-бла? - раздраженно, устало.
- Я что, похож на полоумного? - и наверное, Стайлз говорит это не просто так. Наверное, были прецеденты. Это удивительно и волнительно, на самом деле, он хотел бы посмотреть на этот очаровательный морок в своем исполнении.
- А ты что не... - замолкает, не договорив фразу. Поднимает взгляд и, кажется, впервые за все это время видит Питера, действительно и по-настоящему, именно его. Глаза потешно расширяются, тьма блекнет немного, становится прозрачной, как дымок.
- Питер? - смешно сводит брови к переносице, изо всех сил пытаясь отличить подделку от настоящего, - Правда ты?
Питеру нравится эта фамильярность и легкость, с которой он с ним говорит, как будто они знакомы уже триста лет, и знакомы близко. Возможно, ему стоило бы подумать, что все это неестественно, но он уже и сам не знает, что чувствует.
- Правда я, щеночек. Ну, насколько я могу судить, - привычная ухмылка наползает на лицо сама собой. Кажется, Стайлз верит. Чуть подается вперед, неуверенно откладывает нож в сторону, как будто сомневается. Нужно ли, можно ли. Имеет ли он право перестать пытаться умереть, и попробовать еще немного пожить.
Питер опускается в кровавую квашню перед ним, напоминая себе, что этого всего нет, там, на самом деле, обычный голый бетонный пол, холодный, ничуть не липкий и скользкий.
Пальцы Стайлза подрагивают и дергаются, как будто живут своей собственной, отдельной от всего остального тела жизнью. Издевательски медленно. Рука неуверенно повисает в воздухе в нескольких сантиметрах от Питера, и он, фыркнув, берет запястье Стайлза, и прижимает к собственной щеке.
Стайлз резко выдыхает, как будто ждал чего угодно, только не этого. Легонько водит пальцами, очерчивая скулу. Весь сухой, горячий, иссушенный. Питер думает, что нужно сходить к машине взять воды, но не может оторвать взгляд от светлеющих глаз. После маслянисто-нефтяной тьмы глаза Стайлза похожи на темный мед, прозрачный и густой. Лампочка перестает невротично качаться, но от трупной вони все еще сворачивается желудок.
- Это морок, Стайлз, - тоже говорит низко и хрипло. Ему кажется, что он должен развернуться и бежать отсюда так далеко, как только можно. И вместе с тем, не менее сильно, весомо и жарко - хочется остаться.
- Я знаю, - внимательно изучает лицо Питера, - Знаю, просто не могу...мне сложно отличать что реально, а что нет.
- Меньше колес жрать надо, - легонько трется щекой о пальцы Стайлза и это, вау, это на самом деле приятно.
Дерек что-то предупреждающе рычит и несколько раз утробно гавкает.
- Кажется, Дерек не хочет, чтобы я растлевал его будущего бойфренда, - Питер довольно ухмыляется, Стайлз еле заметно морщится.
- Черт, только не говори мне, что он настоящий.
Питер гаденько усмехается.
- Еще какой. Что, успел излить душу?
- Не то чтобы. Наверное. Не знаю? Но что-то точно излил, - комично складывает брови домиком, начинает покусывать губу знакомо, взгляд мельтешит по залу, пока опять не останавливается на Питере. Куски тел и реки крови кажутся чуть более бутафорскими и чуть менее настоящими, но все еще недостаточно.
- Ну главное, чтобы он навсегда не остался в шкуре волка, - добродушно продолжает Питер, нащупав один из многочисленных рычажков Стайлза, быть может, один из самых главных, - Или не знаю...тебе нравятся волосатые мужчины? Зимой не холодно, - сжимает губы, пытаясь не заржать, Стайлз смотрит на него чуть округлившимися глазами, не выдерживает, смеется коротко, нервно, но все же смеется. У Питера кружится голова - морок никуда не девается, но становится каким-то далеким, как картинка на экране, более плоским, ненастоящим, не верибельным.
- Я же потом, - глаза Стайлза весело блестят, обычные человеческие глаза, - Задолбаюсь одежду от меха чистить, - убирает руку, и Питер, хмыкнув, притягивает его за шею к себе.
Губы кровавые, сухие, потрескавшиеся. Питер не чувствует ничего, кроме крови, солено-металлической, концентрированной. Сам Стайлз горячий, дерганный и болезненный, как открытый перелом. Не отвечает толком, не сопротивляется, затем фыркает и пытается укусить за губу, гаденыш такой.
Питер ухмыляется.
- Вот ни капли благодарности спасителю.
Стайлз бросает беглый взгляд на голый бетон вокруг, смотрит на Питера весело и злобно, как будто...будто это не совсем Стайлз, и кажется у Питера уже тоже проблемы с реальностью и глюками. Возможно, они просто застряли где-то посередине.
- Еще раз так сделаешь - вырву селезенку, - и ведь не врет, что самое интересное. Наверное, действительно может, и хочет.
- Почему именно селезенку? - Питер смешливо вздергивает брови. Нет ну правда.
- Ну печень это как-то пошло, печенью все грозятся. Ноги переломать тоже не ново. В организме человека еще столько всего интересного. И отрастать наверняка долго будет, - окончательно отвлекается.
Питер широко-широко улыбается. Мальчишка умилителен.
Дерек подбирается поближе, садится рядом с Питером, но все еще сторонится Стайлза. Боится? Наверное. Возможно, еще что-то, на клеточном уровне, нечто звериное, то самое предупреждение, лихорадочно мельтешащее на самой кромке сознания, которое Питер так упорно игнорирует.
- И что дальше? - Стайлз рассматривает собственные руки в тонких белесых шрамах: длинных, коротких, поперечных и продольных. Их ацтекский друг очень хорош в плане метафизического трэша, но над заживлением еще нужно поработать.
- Теперь нам нужно дождаться Скотта.
Стайлз, светлая голова, даже не спрашивает. Ни почему, ни зачем, ни как Питер догадался. Только молча кивает.
Еще до того, как отправляться в Зону Тишины, Питер уже все решил.
Что Стайлзу нужен не нарколог, не смирительная рубашка, а экзорцист, возможно единственный, который действительно сможет ему помочь.

Стайлз держится рукой за живот, и чувствует, как кровь горячо просачивается между пальцев - слишком быстро, как в дешевом трэшовом кино. Стайлз не смотрит вниз, потому что боится хлопнуться в обморок, но лучше бы он отключился, все что угодно лучше, чем смотреть на него.
Тескатлипока - имя всплывает в голове само собой, продираясь сквозь плотный слой адреналина, страха и отупляющей боли. Возможно, имя вталкивают в него, просовывают насильно, чтобы он понял. Что сейчас должно произойти.
Он сидит на том самом жертвенном камне, в тусклом свете полной, разбухшей, как труп в воде, луны. Мерзкий мертвенный свет делает все бледным, бесцветным, как будто они уже попали в загробный мир, Миктлан, откуда никто не возвращается. А может так оно и есть?
Каким-то десятым чутьем Стайлз знает, что Питер где-то рядом - все видит и слышит, и только это, и ничто больше, позволяет ему помнить, кто он и откуда. Потому что Стайлз готов забыть и забыться прямо здесь и сейчас.
Потому что Тескатлипока красивый, как может быть красивым торнадо, которое несется на тебя, выворачивая наизнанку дома, и такой же ужасающий.
Черные глаза смотрят цепко, внимательно, и как-то насквозь, и вглубь одновременно, как будто он может забраться в подсознание Стайлза одним только этим взглядом и узнать сразу все самое сокровенное, самые грязные его секреты и желания. Смуглое лицо с грубоватыми, резкими чертами не выражает ни одной эмоции. Он вполне мог бы быть просто статуей из плоти и крови, если бы не вздымающаяся грудная клетка. С каждым вдохом тихо позвякивают тяжелые золотые украшения с угловатыми изображениями солнца. В свете луны тускло блестит янтарь - в тяжелых круглых серьгах, испещренных тонкой гравировкой, и в украшении, протыкающем крылья носа, и в маленькой золотистой точке на подбородке. Его темные волосы собраны в пучок на затылке, оставляя лицо открытым, от виска до виска, обрамляя глаза - ярко-желтая полоска краски. Перья на высоком головном уборе еле заметно колыхаются, как будто от невидимого ветерка, самых разных цветов - и синие, и розовые, и ярко-красные, и переливающиеся перламутром.
Тонкие губы растягиваются в неестественной, неживой улыбке, обнажая клыки, и Стайлз судорожно выдыхает, чувствуя, как пропадает всякая воля к борьбе. На самом деле, он знал, на что соглашается. Или думал, что знал. Примерно представлял, ладно. Каким бы забытым, древним и ослабевшим ни был Тескатлипока, он, несомненно, бог - и внушает весьма определенный трепет.
Сильная смуглая рука с длинными, по-кошачьи загнутыми когтями, держит за горло огромного черного волка. Его мех пропитался кровью, пасть раскрыта, и язык безвольно вывалился. Сердце Стайлза начинает биться быстро-быстро, теперь в испуге не за себя, и сейчас он почти ненавидит все это. И Дерека с его волком, и Дитона, который не мог раньше все объяснить, и Кейт, которая заключила сделку с каким-то древним подобием Дьявола, и да, себя тоже, за то что никогда не может сказать "нет", когда на кону стоят жизни людей, которых он любит. Даже если это будет значить...вот это.
Ноздри Тескатлипоки трепещут в уже знакомой Стайлзу оборотнической привычке вынюхивать эмоции. Пускай подавится. Улыбка на смуглом лице становится еще более широкой и хищной, и он медленно указывает когтистым пальцем на Стайлза, а затем - на волка, и все становится понятно, понятней некуда, потому что, наверное, волк уже при смерти, и может из него получилась не такая уж и хорошая жертва, да? Из испуганного мальчишки, наверное, в десять раз больше можно выжать. Или...настоящая, добровольная жертва - это наивысшая честь для любого бога?
Стайлз не знает откуда в голове появляется эта мысль, но Тескатлипока важно кивает, как будто сам ее только что озвучил. Стайлз нервно облизывает сухие губы, и жалеет, что не сделал что-нибудь стоящее сегодня, что-нибудь новое и удивительное, запоминающееся. Жалеет, что в свои последние минуты жизни ему совершенно нечем будет себя утешить. Питер где-то рядом, он чувствует его смятение, недовольство, затем злость и страх, и все это мешается в его собственной голове, начинает пульсировать, так что он слегка пошатывается, когда идет к жертвенному камню, опять и снова, еле переставляя ноги, шаг за шагом.
Тескатлипока выпускает волка, и тот падает на пол мертвой грудой мяса и костей.
Когда Стайлзу вспарывают живот, аккурат поверх ран, нанесенных Скоттом, почти не больно. Все онемело от страха и кровопотери, и усталости бороться, потому что - как с этим вообще можно бороться? Кажется, Стайлз плачет, но не уверен, луна теперь кажется необычайно яркой, и даже теплой. Кажется, она медленно превращается в солнце, и кишки, которые из него вытаскивает Тескатлипока аккуратно и почти с нежностью, блестят ярко-красным, ненатуральным и бутафорским, как в кино.
"Это большая честь" - звучат в голове Стайлза слова, когда хищный бог-оборотень меняется прямо у него на глазах, рот перестает быть человеческим, и клыки в нем напоминают о саблезубых тиграх и прочих древних кошачьих, которых мир истребил за ненадобностью. Если бы боги могли вымирать так же легко.
"Ты поможешь мне вернуться в этот мир" - и только когда он прыгает на Стайлза, пригвоздив к полу своим тяжелым телом, все ощущения возвращаются - и боль, и ужас, и краски. Это как вынырнуть из воды и понять, что сам воздух вокруг тебя горит, и сам ты наглотался бензина и тоже сгораешь. Стайлз пытается кричать и не может, от страха свело судорогой горло, еще немного и он задохнется сам, без посторонней помощи. А затем все-таки кричит, когда когтистые лапы раздирают футболку вместе с кожей, разбрызгивая кровь, и когда обнажаются кости ребер. Он кричит, и яркое, беспощадное солнце слепит глаза, затекает в них, как раскаленное золото, и он хочет взмолиться, чтобы ему просто перегрызли глотку и покончили с этим, но так оно не работает. Боль очищает жертву, делает ее по-настоящему достойной. И, по правде говоря, этому богу просто нравится слушать крики, пока мясная нежная плоть расползается под его клыками, зубами, пальцами и когтями. Он зарывается лицом в живот Стайлза, затем вскидывается настороженно, и громко, оглушающе рычит.
Когда Питер пропадает, Стайлз перестает кричать. Главным образом потому, что захлебывается собственной кровью. И почти ничего уже не чувствует, когда его грудную клетку вскрывают, будто раковину устрицы с мягкой начинкой. Но он еще видит, как подрагивает мясистый, уродливый кусок плоти в когтистой руке. А потом не видит ничего, потому что ритуальный кинжал отделает его голову от туловища.